Юрий Рогоза - Убить Юлю

Конечно же, он не сорвался, выдержки хватило. Вместо этого коротко сказал, даже не глянув на бумаги:

— Оставьте моих друзей в покое, вы поняли? Что, у Безпеки нет по-настоящему важных дел?..

Татаринов не стал спорить, молча собрал документы, поднялся, уже в дверях повернулся, коротко отчеканил:

— Служба борется не с друзьями, а с бандитами.

Затем почти по-военному кивнул и вышел. И последнее слово, как ни крути, осталось за ним.

Поэтому тихое бешенство ушло из президентского сердца позже, только когда позвонила она сама, пани Премьер, и он впервые сказал помощнику, что занят и ответить не сможет...

Сам не понимая почему, в дороге он вдруг успокоился. Казематные ужасы и зоологические зверства соседей по камере, призраки которых совсем недавно терзали мозг и рвали душу на части, развеялись, как ночной кошмар.

«А что я, собственно, такого сделал? — спросил Пинчерук сам себя, глядя сквозь бронированное стекло на проносящиеся мимо краски волшебной киевской осени. — Ну, заказал профессионалу человека, обычное дело! В кино это случается сплошь и рядом, в жизни — еще чаще. В конце концов, я мужчина! Вон даже в рекламе какой-то новой водяры говорят: держи свою территорию! Я и держу... То, что от нее, территории, осталось. А осталось еще много, нечего Бога гневить... И потом, она сама виновата. Да, да, виновата. Я-то понял, что мы проиграли, почти сразу, еще во время Майдана, бродя по Крещатику и вдыхая ту тошнотворную портяночную вонь, которую западные дегенераты-журналисты окрестили воздухом свободы... Уже то, что я туда пошел, было первой попыткой договориться, и она поняла это — она кто угодно, только не дурочка. Поняла, но сделала вид, что не заметила...»

Воспоминания тех тревожных дней вдруг вынырнули из темного угла души, стиснули сердце... Нет, он все сделал правильно. Правильно. Он никогда не простит ей слез Елены. Жена плакала и металась, как больной доверчивый ребенок, а он... он никогда раньше не чувствовал себя таким беспомощным. И еще тогда, прижимая к себе вздрагивающее доверчивое тело, четко осознал, что будь то в его власти, он, не колеблясь ни секунды, крикнул бы тогда: «Огонь!». Потому что все это веселящееся оранжевое быдло, вместе взятое, не стоило и не стоит одной ее слезинки! Да, в тот миг он не просто понял, какая она, ненависть, он до ужаса ясно ощутил ее вкус, который не дано ни забыть, ни спутать с чем-либо другим...

Теперь он принял решение. Даже не так — он произвел действие. И это его, Вити Пинчерука, ответ. Его справедливая месть. Да и предупреждение остальным «революционерам» — как ни крути, а подыхать никому неохота...

Ладно, хватит лирики, подъезжаем. Сейчас главное — что скажет Папа. Ну, первым делом, естественно, обматерит с ног до головы, это ясно, ему не привыкать... А потом? А вот потом начнется самое интересное: Папа немного успокоится и начнет прокручивать варианты. В этом деле он — гений. Внешность, она обманчива, и как же дорого поплатились те, кто, насмотревшись телепередач, считали его косноязычным придурком! Придурки не становятся главными, это аксиома. А Папа был главным долго, очень долго, и оставался бы до сих пор, если бы не...

Прицел «Мерседеса» уперся в шлагбаум, и Пинчерук, приоткрыв дверь (стекла при этом варианте бронировки не опускались), встретился взглядом с дежурным офицером охраны. У того было путинского типа лисье лицо и острый, едва уловимо насмешливый взгляд. И хотя он тут же сделал бойцам разрешающий командный жест и отвернулся, Пинчерука охватил прежний ледяной ужас.

— Господи, а что если они все знают?!

Они знали.

Еще в среду на стол полковнику Лободе положили донесение оперативного отдела о том, что известнейший международный киллер прибыл в Украину, причем имея вполне реальный заказ. Заказ на убийство Премьера страны...

Зеленый пацан в такой ситуации, конечно, немедленно побежал бы к руководству, чувствуя себя спасителем нации и на ходу стряхивая перхоть с плеч, которые уже завтра будут украшены новыми погонами...

Но Лобода был не просто опытным сотрудником — он был потомственным чекистом. Его отец работал в органах с юности, пришел в длинные коридоры наивным рабочим пареньком, освоился. Женившись, устроил на работу в «контору» и жену. Разговоры о службе в семье не велись, табу было негласным, но соблюдалось свято. Поэтому Толя, судьба и карьера которого так же безмолвно и бесповоротно были решены задолго до того, как он получил аттестат, понятия не имел, чем же, собственно, занимаются мама и папа в стенах окутанного тайной здания на Владимирской, ворота которого украшала грозная и величественная эмблема — «Щит и меч», те самые, воспетые в старом черно-белом фильме...