Юрий Рогоза - Убить Юлю

Чемпионов мира много, а он, Рамзай, один. Нет, есть, конечно, и другие киллеры, но кто они? Так, уголовщина, мусор. Неудивительно, что от них самих часто избавляются в какой-нибудь замызганной лесополосе после того, как они сделают свое дело. Нет, он, Рамзай, — совсем другое дело. Он — аристократ Ремесла, Черный Ангел Смерти. Он рожден на свет, чтобы останавливать самых сильных чемпионов жизни. Причем именно в тот момент, когда их руки уже готовы победно вскинуться вверх. Нет и не может быть судьбы слаще-Дурацкую фразу «Ничего личного» придумали для людей его профессии жопастые голливудские сценаристы, неудачники в мятых твидовых пиджаках. Для него, Рамзая, каждая оборванная им нить была именно личным делом, придавала жизни красоту и значимость. Неприятно бывало только тогда, когда объект оказывался ничтожеством, самозванцем, калифом на час...

Но сейчас, в который раз прокручивая запись, сделанную почти полгода назад в украинском Парламенте, Рамзай с восторгом понимал, что в этот раз он — на своем месте. Эта девочка — героиня своей страны, она не на час и не на год, это вам не какой-нибудь вшивый губернатору укравший пару миллионов и не отстегнувший, как забивались. Она — мессия, для нее уже выделено место в учебниках будущего. Вот только эти гордые параграфы так и не будут написаны. Потому что он и Юля стоят друг друга. Вернее, она, премьер Юля, заслуживает его, Рамзая. И этого шанса он не упустит ни за что. Потому что давно уже понял: его величие определяется величием того, чье сердце он, Великий Рамзай, Истребитель Чемпионов, сумел остановить за секунду до победного финиша...

— Господи!.. Я сделал это...

Пинчерук проснулся в холодном поту, хотя теперь вообще не был уверен, что спал, — всю ночь перед глазами носились какие-то зловещие мутные тени. Ближе к рассвету кошмары стали предметнее — посреди казематного зловония накачанные татуированные твари делали с ним такое...

Пинчерук вздрогнул и заставил себя вылезти из-под одеяла, хотя хотелось, наоборот, забраться под него с головой, спрятаться от мира, как в детстве, когда еще были живы солнечные зайчики и мороженое стоило 19 копеек...

Говорят, что снами ведает подсознание... Господи, что ж у него там, в подсознании, творится?!

Стоять под холодным душем было неприятно. И, наверное, глупо, потому что мысли — одна страшнее другой — продолжали метаться в мозгу, порождая монстров...

...Три дня назад, впав от ярости в какой-то особенный, с примесью маниакальной логики транс, Витя рванул в Москву. Он не помнил даже, как добрался туда, от той самой «вековой ненависти богача к грабителю» челюсти свело судорогой, страха не было — только острая и холодная, как сталь, злость...

Детали помнил плохо... Сразу, без звонка, поехал к Эдику. Тот, посмотрев на него изучающе, помолчал, потом спросил о самочувствии, предложил водки... Затем вышел в другую комнату и с кем-то коротко переговорил по телефону. Вскоре приехал странный человек по имени Сергей Викторович, который был так похож на чеченского боевика, что хоть в кино его снимай...

Они долго ехали на старом джипе по московским пробкам куда-то в район Сокола. Там, кажется, Витя пересел в «девятку» к этому... мордастому... имя вылетело из памяти... Иди тот вообще не представился? Черт его знает, теперь не вспомнишь... Да и какая в жопу разница?!

Больше всего запомнился почему-то особый — с другим не спутаешь — смолянистый запах сруба, в котором он, сидя за столом, торговался с этим... Василием, кажется... или Алексеем?.. Нет, Василием, точно!

...Торговался автоматически, по привычке, деньги впервые в жизни значения не имели, потому что предмет договора был особенным...

Потому что там, в неизвестно чьей деревянной избе под Москвой, он, очумевший и пьяный, состоящий не из кожи и плоти, а, казалось, из ранящих душу обрывков колючей проволоки, заказал убийство премьер-министра своей страны...

И поэтому сейчас на него из зеркала смотрел не привычный Виктор Пинчерук, а незнакомый, сжавшийся в комок, мокрый человек с белыми от ужаса глазами...

Его уже начала бить крупная дрожь, когда обрывки мыслей, одна безумнее другой, сложились наконец в единственно возможную, спасительную идею...

Нужно немедленно все рассказать Папе.

«Полная жопа...» — с безжалостной прямотой охарактеризовал Петр Алексеевич состояние собственной души.

Он уже три часа сидел в новехоньком, казенно пахнущем только что внесенной мебелью кабинете, уставясь невидящими глазами в окно, за которым старой литографией застыли утопающие в каштанах улочки старого Киева.