Дарья Дезомбре - Ошибка Творца

— Так что вы хотели спросить, простите, как вас…

— Мария. Я хотела узнать, во‑первых, знакомы ли вам имена Алисы Канунниковой, Ираклия Джорадзе и Елисея Антонова?

— Впервые слышу. — Голос Анны был ровным, пауза — как раз достаточной для того, чтобы попытаться вспомнить и увериться в том, что память не хранит ни одну из трех фамилий. Маша вздохнула: старшая Шварц явно говорила правду. В отличие от своей сестры. — А во‑вторых? — спросила ее Анна, и Маша встрепенулась.

— А еще не могли бы вы дать мне список людей, друзей семьи, хорошо знакомых с вашим отцом?

— Зачем вам, теперь-то? — Анна помолчала. — Впрочем, следствию виднее. Папа, честно говоря, был не очень общительным: для него существовала работа и еще раз работа и только потом, в немногое оставшееся время, семья.

Маша кивнула:

— Да, Надя говорила про профессора примерно то же самое.

— Поэтому, — продолжила Анна, отказавшись вновь реагировать на имя «Надя», — все его дружеские связи тоже в основном крутились вокруг науки. Ну, с Калужкиным, думаю, вы знакомы. Еще пара профессоров здесь, в Штатах, но они не общались, особенно с тех пор, как папа вернулся в Россию. Еще академик Лебедев, знаете, знаменитый генетик, еще до папиной эмиграции они были дружны домами. Но жив ли он? Ему должно быть уже хорошо за восемьдесят. У Лебедева еще был ассистент — Носов, по-моему, папа считал, что у того большое будущее, и его опекал. Вот и все, пожалуй.

Маша записала фамилии и произнесла уже навязшую на зубах фразу:

— Спасибо, вы нам очень помогли.

Анна скептично хмыкнула:

— Да? Не думаю. Но — обращайтесь.

Маша хотела было попрощаться, но вместо этого вдруг спросила:

— Анна, как вы думаете, кого может бояться ваша сестра?

На том конце трубки Анна молчала, и Маша, решив, что проблема со связью, открыла рот, чтобы повторить вопрос, когда та медленно произнесла:

— Уже никого.

— Уже? — переспросила Маша.

— Единственный человек, которого она боялась, был папа. Поймите меня правильно — он ни разу не поднял на нас руку и даже голос повышал крайне редко. Но папа был, а для меня так и остался, кем-то вроде папы римского…

— Как? — не поняла Маша.

— Наместником Бога на земле, махиной, громадой. Источником всего. — Анна вздохнула. — Не знаю, как вам объяснить. С того момента, как его убили, я, ученый, агностик, осталась в полном, тотальном одиночестве. Бог для меня умер: и тот, кому молятся в церквях и мечетях, и мой, личный. Надя же, — голос Анны при имени сестры будто заиндевел, — смелая девочка, как вы смогли убедиться. И отец был единственный, кто… — Маша услышала судорожный вздох, схожий с рыданием, и поспешила наконец попрощаться.

А положив трубку, задумчиво уставилась в стол. Вряд ли смелая девочка Надя боялась отцовского привидения. Но тогда кого же, кого?!

Ни-че-го. Намываешь тоннами серую, бессмысленную руду. Тратишь время, которое мог бы провести с много большим толком, гуляя с Машей по городу или поедая ее несъедобные — да и черт с ними! — ужины, или валяясь в обнимку в постели. В Останкино он намывал ее относительно спокойно, хоть и безрезультатно: никто из команды Ираклия Джорадзе не знал о существовании Алисы Канунниковой и Елисея Антонова. Он даже позвонил Гие Давидовичу и попросил узнать у матери, не слышала ли она эти имена. Нет. Никакого проблеска. Глухая стена.

Дальше — хуже: Андрей с головой окунулся в мир гламура, и ему там совсем не приглянулось. Жеманные манекенщики, каждый из которых мнит себя пупом земли, армия из парикмахеров и визажистов, модные фотографы: да, детка, да, а теперь посмотри чуть-чуть левее и подбородок повыше, вы как сюда попали, что, с Петровки, какие вопросы? Бегающие глазки и мгновенная вальяжность, как только они понимали, что он не собирается копаться в их грязном бельишке — вроде наркотиков и секса с семнадцатилетними. Их переглядывания после сканирования Андреева гардероба: «Боже, кто этот неандерталец? Таких еще пускают внутрь Садового кольца?» Взгляд, ошарашенный, Андрея, в ответ: что это за мужские майки с вырезом до пупа, шорты, похожие на юбку в складку, обнажающие до колена волосатые ноги? А сочетания цветов — вырви глаз: оранжевый и ядовито-зеленый, и все это — с фиолетовыми ботинками. Модные мальчики, как, впрочем, и девочки, казались ему инопланетянами с каких-то недружественных планет. Елисей Антонов, избивающий свою домработницу, просто так, для улучшения настроя или чтобы избавиться от стресса перед показом очередной коллекции, вполне себе вписывался в общую картину.