Владилен Елеонский - Кто жизни не знает

– Думаю, что меня всему научат.

– Научат? Ага, держи карман шире! Мозги промоют, это да, только от того сыщиком не станешь.

– Вы так говорите, как будто все знаете наперед.

– Я непростую жизнь прожил, так что слушай, что говорю. Практикуйся, разгадывай загадки, тогда будет толк, а так, – одно расстройство.

– Какие загадки? Откуда мне их взять?

– Погоди, послушай. Вот у нас на фронте случилась такая загадка. Несколько месяцев мой пулеметный взвод сидел в блиндажах на безымянной высоте. Активных боевых действий не было, и мы, скажу откровенно, мучились от скуки.

Для отправления естественных надобностей оборудовали общую щель, однако наша совсем еще молоденькая медсестра Ирина, ей тогда едва только восемнадцать лет исполнилось, дико стеснялась туда ходить. Я приказал саперу, и он оборудовал отдельную щель на восточном склоне, прикрыв ее от любопытных глаз по своей инициативе на всякий случай брезентовым пологом, который вертикально развесил между двух берез.

Я с недоумением посмотрел в оживившиеся глаза ветерана.

– А к чему вы мне все это рассказываете?

– Да ты послушай! Имей терпение. Так вот. Поначалу все было тихо. Немцы, а они находились на дальних подступах к нашему холму с западной стороны, вели себя смирно, но после того, как мы оборудовали щель для Ирины, – магия какая-то, – словно с цепи сорвались. Наша спокойная жизнь мигом закончилась!

Каждое утро во вторник и субботу, хоть по календарю и часам сверяй, стали они нас обстреливать из минометов, и били-то как-то странно, – все по вершине, а отдельные мины на восточную сторону перелетали, где у нас, кроме щели для Иры, никаких позиций оборудовано не было. Так продолжалось довольно долго, и эти обстрелы стали крепко нас доставать. Как-то раз после очередного такого налета мой радист перехватил немецкую волну и вдруг быстро передал мне свои наушники.

Я приложил один наушник к уху и буквально остолбенел. Радист с явным удовольствием наблюдал за моей реакцией.

Наконец, придя в себя, я посмотрел в его озорные серые глаза.

– Хохочут?

– Хохочут, товарищ лейтенант. От смеха заходятся как младенцы!

Я не мог понять причину столь внезапного веселья, охватившего нашего противника. Обстрелы нам особого вреда не причиняли, только две березы, которые росли рядом с щелью Иры, между которых был развешан брезент, крепко пострадали.

Тем не менее, рвущиеся в одни и те же дни и часы мины, любая из которых могла ненароком угодить в блиндаж, сильно действовали на нервы моих бойцов. Я непрестанно выпытывал у них, не демаскирует ли кто наши позиции, однако все уверяли, что из траншеи нос не высовывают, а курят только в блиндажах и исключительно по ночам. Лишь Ирина как-то странно покраснела, услышав мой вопрос, однако заверила, что постоянно сидит в своем блиндаже, а в щель по надобности ходит исключительно по ходу сообщения, который тщательно укутан сверху маскировочной сеткой.

Вся эта странная ситуация стала меня не на шутку раздражать. Вдруг в один из дней, в восемь утра, во вторник, как сейчас помню, прямым попаданием немецкой мины была разрушена щель Иры, и березы рухнули вместе с брезентом. Она сама, слава богу, не пострадала.

Радист снова с ухмылкой подал мне наушники. Немцы что-то возбужденно обсуждали в эфире и громко гоготали, словно сытые гуси на ферме под Висбаденом.

– О чем они говорят?

– Курт проиграл Вальтеру спор, товарищ лейтенант. Через неделю их сменят, и Вальтер ждет от Курта обещанный ящик трофейного коньяка.

– Кто они по должности, можешь сказать?

– Как я понял, Курт командует пулеметчиками, а Вальтер – командир минометного расчета.

После того, как щель была разбита немецкой миной, Ире пришлось ходить по нужде в общую щель, а странные обстрелы прекратились. Мы наслаждались тишиной. Дел особых по-прежнему не было, я, закинув руки за голову, лег у себя в блиндаже и от нечего делать попытался разрешить эту странную загадку.

Немецкий минометчик поспорил с немецким пулеметчиком. Проходит время, он выигрывает спор. Периодические обстрелы наших позиций из миномета неизменно следовали после дней, которые у нас были назначены днями стирки. Начались они после оборудования щели для Иры и вывешивания брезентового полога, а прекратились после того, как березы, удерживавшие полог, рухнули вместе с брезентом от прямого попадания. Что из этого следует, как думаешь, будущий следопыт? Есть соображения? Давай-ка, разгадай!