Мария Шкатулова - Виза на смерть

— Тогда раздевайся. Живо!

Митя отправился на кухню, а Женя сняла с плеча сумку и выложила из кармана куртки сигареты.

— Я вижу, ты куришь? — заговорщически подмигнула Вера Львовна. — Это, конечно, очень плохо, но зато теперь у меня будет компания, — и шепотом добавила: — В отсутствии цербера, конечно.

— Не разрешает? — тихо спросила Женя.

— У-у! Это сатрап, настоящий сатрап! Ты еще натерпишься, помяни мое слово!

— Спасибо, что предупредили, — улыбнулась Женя, и тут же из кухни раздался грозный возглас:

— Имейте в виду — я все слышу!

— У тебя замечательная мама и про паровоз, слава Богу, не поет, — сказала Женя, когда после чаепития они с Митей перешли в его комнату. — И держится она замечательно…

— Да. Стойкий оловянный солдатик…

Женя подошла к стеллажу, на одной из полок которого стояло несколько фотографий в рамках.

— Кто это? — спросила она, кивнув на одну из них.

— Мой брат Костя.

— Правда? Вы совсем непохожи.

Митя кивнул.

— Есть момент… А это отец. Тут — молодой, а тут — незадолго до смерти. А это мама. Красивая, правда? А это они вместе, в Италии, в командировке.

Женя рассеянно взглянула на снимок счастливо улыбающейся и еще довольно молодой пары на фоне фонтана Треви, а потом опять вернулась к фотографии Митиного брата.

— Помнишь, — осторожно начала она, всматриваясь в черты его лица, — ты говорил…

— Что Костя жив? Я и сейчас так думаю.

— Можешь сказать — почему?

— Потому что он несколько раз заходил к себе на квартиру…

— Откуда ты знаешь?

— Сперва я заметил, что пропала его записная книжка, потом — кое-что из одежды… И это притом, что там полно дорогостоящего барахла. Согласись, что на вора это не тянет.

— Что он за человек, твой брат? Чем он занимается?

— Я же тебе говорил — ушел из МИДа и занялся коммерцией — перепродавал участки в престижных районах Подмосковья. Нам с мамой это никогда не нравилось, но он не слушал.

— Еще бы! Такие деньги!

— Самое смешное, что денег у него при этом почти никогда не было — как только они появлялись, он вкладывал их в землю.

— Ты говорил, он учился вместе с моим братом?

— И работал, пока не уволился. Чуть ли не в одном отделе. Разве Виктор тебе не говорил?

Женя пожала плечами:

— Мы практически не общались… Где это? — спросила она, снова кивнув на снимок.

Митя хотел ответить, но не успел — в комнату заглянула Вера Львовна:

— Вы же хотели идти в кино!

Митя посмотрел на часы:

— Черт, уже половина! Пошли скорей — по дороге договорим.

— Вы в «Пушкинский»?

— Нет. Кстати, что там, не знаешь?

— По-моему, «Страсти Христовы».

— Ну нет, только не это!

Когда они вышли на улицу, Женя спросила:

— Что за «Страсти»? Я совсем отстала от жизни…

— Фильм Мэла Гибсона о последних днях Христа.

— Плохой?

— Сплошной натурализм.

— Понятно, — усмехнулась Женя, — то-то, я смотрю, такой хвост…

Митя рассеянно оглядел очередь и задумчиво произнес:

— На мой взгляд, люди, которые ходят на такие фильмы, делятся на три категории: на тех, кому все равно, что смотреть, — они всеядные. На тех, кто ловит свой маленький кайф от созерцания сцен насилия, — вкусы, как известно, бывают разные. И наконец, на тех, кто хочет пощекотать свои религиозные рецепторы. Последние, честно говоря, мне противнее всего. Представь себе человека, равнодушного к детям, который смотрит на истязания детей, чтобы пробудить в себе любовь к ним. Такой человек посмотрит кино, нарыдается всласть, принимая свои рыдания за внезапно возникшее религиозное чувство, а через час успокоится и пойдет пить пиво. Ну может, какой-нибудь особо впечатлительный гражданин успокоится не через час, а на следующий день или через неделю — это дела не меняет…

— Хочешь сказать, что если у человека в душе нет веры…

— Я хочу сказать, что такого рода фильмы не имеют ни малейшего отношения к искусству. Здесь все построено на дешевых приемах, бьющих по нервам публики… Согласись, что, если бездарный режиссер снимет сцены истязания животных, детей или стариков, они, конечно, вызовут бурную реакцию, но по-настоящему не оставят следа в душе — такие вещи бьют ниже пояса.

— Ну да, ты прав… это своего рода запрещенный прием. Такие фильмы, похоже, создаются для непроходимо черствых, тупых и озлобленных людей, неспособных понять другой язык. Когда я смотрела «Танцующую в темноте», мне хотелось избить режиссера, который заставляет меня непонятно за что пройти через этот кошмар, чего я совсем не заслужила. А вот в фильме «Иисус Христос — суперзвезда», который, кстати, вовсе не претендует на религиозную правильность, есть одно место, — помнишь? — где Христос с учениками идет по пустыне, а у них за спиной из-за горизонта поднимаются в воздух истребители… В этом нет ни историзма ни достоверности, но это так точно передает ощущение надвигающейся неотвратимой силы, готовой сокрушить эту горстку людей, и такое ощущение их беззащитности и величия его подвига, что даже у человека, далекого от религии, по коже бегут мурашки…