Мария Шкатулова - Виза на смерть

— Вот видишь, — рассмеялась Татуся, — ты хоть и интернационалист, а тоже считаешь, что в этой ситуации надо быть не таким .

В ночь с субботы на воскресенье выпал первый снег. Проснувшись и подойдя утром к окну, Гулин подумал, что в такую погоду Димка наверняка захочет поиграть в снежки, поэтому никакими калачами в гости его не заманишь, и, спустившись во двор, обреченно сел за руль своей старой «копейки».

Димка ждал его, стоя за забором. Щеки его были красными от мороза, а глаза — на мокром месте. «Что случилось?» — нахмурившись, спросил Гулин, и тут же из приоткрывшейся на первом этаже форточки до него донесся голос его бывшей жены:

— Не позже семи! — злобно орала она: — Ты понял, Андрей? Я тоже хочу когда-нибудь отдыхать!

Форточка захлопнулась.

— Почему так рано-то? — спросил Гулин, поправляя на Димке шарф.

— Мыться надо, — с отвращением пояснил мальчик.

— Тебя же мама по субботам моет?

— Не по субботам, а по пятницам. А в пятницу они в гости ходили. И в субботу тоже.

— Одни?

— Ленку с собой брали.

— А тебя почему не взяли?

— Не «не взяли». Я сам не захотел.

— Сам? Тогда почему ты до сих пор сам мыться не научился? И вообще, нормальные люди моются не по пятницам, а принимают душ каждый день! Ты же уже большой!

Димка насупился.

— Что молчишь? Ладно, садись, поехали. Вот вернешься домой и скажешь маме, что с сегодняшнего дня будешь купаться самостоятельно. Возьмешь мочалку или губку — что там у тебя? Мочалка? Ну и прекрасно! Намылишь как следует, чтоб была пена…

— Там не надо намыливать, — проворчал Димка, — там в бутылке жидкость такая, она сама мылится…

— А-а, шампунь, стало быть. Еще лучше. Польешь себе на мочалку и…

— Пап, я знаю, — с тоской отозвался Димка, — лучше скажи, куда мы поедем?

Гулин посмотрел на Димкины расцарапанные и испачканные чернилами пальцы с заусенцами, и его захлестнула волна жалости.

— Куда бы ты хотел? Можем поехать в парк, поиграть в снежки…

— Я сегодня уже наигрался, пока тебя ждал, — уныло проговорил Димка, и у Гулина опять сжалось сердце.

— Во сколько же ты вышел?

— В десять.

— Как?! — ужаснулся Гулин, взглянув на его красный нос и замерзшие руки. — Ты же говорил, что мама тебя раньше часа не отпускает? Ты же уроки должен делать!

— Это она раньше не отпускала, а сейчас ей все равно.

— Ладно, это ты брось, — уверенно произнес Гулин, а про себя в очередной раз недобрым словом помянул свою бывшую жену. — А хочешь?..

— Что, пап?

— Хочешь, поедем в гости?

— К кому это? — недоверчиво поинтересовался Димка.

— К одним знакомым — ты их не знаешь… Они пригласили нас с тобой…

— И меня тоже?

— Ну да, я же говорю… Там такие корабли, знаешь, классные, ну в смысле, модели…

— Да? Ух ты! А он кто — капитан?

Гулин неопределенно ответил:

— Дедушка вроде был капитаном, но я точно не знаю… Погоди, что-то у меня движок барахлит, по-моему…

— Да не, пап, все нормально… Так он старый?

— Кто?

— Ну этот, к которому в гости…

— Почему старый?

— Ты сказал — дедушка.

— А-а… Нет, не в этом смысле… Давай так — ты туда приедешь и сам все поймешь. Хорошо?

Димка шмыгнул носом и рассеянно кивнул, и Гулин понял, что согласие получено.

— Только ты вот что, — сказал он, — носом там, пожалуйста, не шмыгай. Платок у тебя есть?

— Не-а, — беспечно отозвался Димка.

— Что ж тебе мама платка дать не может? На вот, бери мой!

Димка взял у отца чистый носовой платок, наглаженный специально по случаю возможных «гостей», сунул в карман и вздохнул.

Дальше все было как в сказке. Сперва они кормили уток, бросая в черную воду Патриарших прудов кусочки белого хлеба, за которым специально зашли в шикарный магазин, где отец купил еще торт, конфеты и здоровенную бутылку. «Наверно, ром для капитана», — с восторгом подумал Димка, начитавшийся Стивенсона и Жюля Верна, которых подсовывал ему отец. Потом свернули в какой-то переулок со смешным названием и, прихватив пакеты, стали подниматься по каменной лестнице с широкими перилами, по которым в другой момент было бы классно скатиться, но сейчас, перед дверью настоящего морского волка, было как-то не до того. Вдобавок Димка, проживший первую половину жизни в панельной многоэтажке, а вторую — в кирпичном коттедже, построенном в соответствии с убогими вкусами нувориша средней руки, балдел, впервые оказавшись в старом московском доме — с лепниной, чугунными балясинами и огромными окнами.