Мария Эрнестам: Коктейль со Смертью

Когда тот, кто называл себя Смертью, вошел в мою жизнь, я, не готовая к этому, не сказала сразу «нет». Он попросил впустить его — и я впустила. А ведь могла захлопнуть дверь и велеть проваливать… например, к черту…

Заметьте, я говорю не о смерти в результате несчастного случая или неизлечимой болезни. Самоубийство здесь тоже не при чем. Хотя мысли о нем появляются у меня, как сорняки на грядке — сколько их ни опрыскивай раствором позитива. Смерть вошел в мою дверь, скинул одеяние с капюшоном и, не снимая обуви, направился в гостиную. Он выбрал самое лучшее место — мягкое, обитое голубой парчой старинное кресло, сидя в котором, мои гости чувствовали себя как дома. Парча от времени поистерлась, но это никого не смущало.

Не смутило и того, кто назвал себя Смертью. Он тоже почувствовал себя как дома, и, естественно, это повлекло за собой определенные последствия для меня. Да и для него тоже. Нельзя же просто так войти к человеку в дом, сесть в лучшее кресло и при этом ждать, что все останется, как прежде. Нельзя просто так попросить очень крепкий эспрессо, а потом закинуть ногу на ногу и заявить, что пришел объясниться.

До того момента я не считала смерть (с маленькой буквы) чем-то значительным. Все мои родственники умирали от старости. А когда люди перестают дышать между девяноста и ста годами, мы обычно испытываем только грусть. К тому же мои родственники умирали весьма пристойно и безболезненно. Подобная смерть не вызывала ночных кошмаров, и с ней легко было примириться.

Кроме того, печаль расставания сочеталась с радостью, ибо на похоронах встречалась вся родня. Члены моей семьи так рады повидаться, что их не смущает даже такой повод, как похороны. Поэтому не удивляйтесь, если на фото, сделанных на прощальных церемониях, увидите смеющиеся лица: эти люди привыкли не считаться с условностями. Смерть для меня с детства ассоциировалась со старостью и смехом, и ни взросление, ни внушаемые школой и университетом мысли о месте человека в мире ничего не изменили. Только один случай подверг сомнению мою веру в блаженный уход из жизни. В двадцать два года я случайно оказалась в одном купе с однокурсницей (я изучала историю литературы). Кари, типичная «сорная трава», выросла в неблагополучной семье. Ее отец-алкоголик и мать исповедовали кредо «живи одним днем» и «после нас хоть потоп». В шестнадцать лет Кари сбежала от них и с тех пор сама заботилась о себе, подрабатывая по ночам официанткой в баре. Закончив гимназию, она переехала в Упсалу и поступила в университет.

Люди из ее окружения умирали один за другим; об этом она поведала мне в замкнутом пространстве купе где-то посреди Франции. Они погибали в авариях в Швеции и в Европе. У ее бывшего парня обнаружили рак кожи. Учитель гимназии покончил с собой. Брат врезался на машине в дерево — единственное на мили вокруг. И т. д. И т. п.

«Я так устала от смертей, Эрика!» — воскликнула она с обидой на людей, которые покинули ее так внезапно, без извинений и объяснений. Потом Кари сидела, безразличная ко всему, и слушала короткую историю смертей в моей семье, которая укладывалась в одну фразу: «Хорошенько повеселись, прежде чем улечься в ящик».

Спустя много лет Кари сказала, будто только благодаря мне поверила, что есть люди, которые умирают от старости. А я, в свою очередь, узнала от нее, что жизнь порой кончается внезапно, трагически, кроваво и даже омерзительно.

Но даже эти истории не заставили меня бояться смерти. С возрастом я все больше думала о ней, и постепенно она начала ассоциироваться с горем и отчаянием. И если горе и отчаяние, которые я ношу в себе, — и есть смерть, значит, я давно уже умерла для этого мира. Хуже всего стало после того, как мне исполнилось тридцать пять. Казалось, я теряю рассудок: мои дни заполняла необъяснимая пустота. За завтраком в солнечный день на меня иногда без всякой причины нападала черная меланхолия и не отпускала весь день, а то и всю ночь. Конечно, как и все, в юности я переживала депрессию, но преодолевала ее силой воли и самодисциплиной. Однако мне встречались люди, охваченные такой апатией, что они не хотели жить. Со мной такого никогда не случалось.

Увы, со временем приступы депрессии усиливались. С каждой неделей я чувствовала себя все хуже и хуже. Я стала похожа на сгоревший дом с нетронутым огнем роскошным фасадом и обугленной пустотой внутри.

На работе все шло хорошо. Там, уверенная в своей компетентности, я знала, что, когда и как нужно делать. А вот как быть с пустыней по ту сторону забора под названием «свободное время», понятия не имела. Имея работу, квартиру и партнера (именно в таком порядке), то есть все, что необходимо для счастья, мне вроде бы не на что было жаловаться. На это и упирали мои друзья. Стоило мне заикнуться о пустоте внутри, как они начинали твердить, какая я замечательная, — как будто это могло заполнить пустоту.