Мария Шкатулова - Виза на смерть

Митя по-прежнему звонил, правда, — с горечью заметила Женя, — теперь уже через день. Говорила она с ним суховато, сдержанно, больше всего опасаясь, как бы он не заподозрил ее в «страданиях» или каких-нибудь других «дурацких чувствах». И каждый божий день проклинала себя за свою же собственную инициативу — устроить вечеринку с Гулиным.

Татуся, конечно, была права: сидеть втроем — глупо и неловко. Татке будет не по себе, а уж о Гулине и говорить нечего — такому, как он, оказаться в компании двух почти не знакомых баб — сплошное наказание. А звать Митю, который не делает ни малейших попыток встретиться с ней, да еще звать в компанию, где он составит вторую пару, — не значит ли это прямо намекать на ее интерес к нему? И как она будет выглядеть, если ему все это не нужно и придет он только для того, чтобы не показаться невежливым?

Жене ужасно хотелось как-нибудь вывинтиться из этой истории, но она не знала как. Во-первых, ей было жаль огорчать Татусю — она видела, что та ждет не дождется этой вечеринки и что вечеринка эта — ее единственный шанс встретиться с Гулиным. Во-вторых, она договорилась с ним, что тот позвонит ей сам, когда освободится, и не могла же она, в самом деле, сказать ему в ответ, что все отменяется, какова бы ни была причина этой отмены? Оставалось надеяться только на то, что Гулин сам передумает или забудет. А если все-таки позвонит, то встречаться они будут втроем или, еще лучше, она позовет кого-нибудь из друзей, чтобы познакомить их с человеком, спасшим ее дочь. А Митя… Митя пусть себе как хочет. Уговаривать его она не станет. И постарается как можно быстрее свернуть голову всяким «чувствам» и жить дальше — ради Машки…. Слава Богу, у нее есть ради кого жить.

В остальном все было хорошо. В доме царил мир. Василий Демьянович снова пил свой любимый кофе, Валентина Георгиевна сделала прическу и была очень довольна, что «влезла» в свое некогда любимое клетчатое платье.

Через неделю после возвращения Маши зашла Татуся — «посмотреть на ребенка». Василий Демьянович сам встретил ее и помог снять пальто. Вечером они все сидели за большим круглым столом в гостиной и пили чай. Василий Демьянович был в ударе и с блеском рассказывал о своих первых впечатлениях о работе в МИДе — еще довоенном.

— Вы, наверное, и Вышинского видели? — спросила Татуся.

— Видел. Один раз мне довелось присутствовать на Ученом совете в ВДШ, высшей дипшколе, потом переименованной в академию… Впрочем, лучше она от этого не стала… У нас сейчас все академии да университеты — где надо и где не надо, в основном где не надо…

— Не ворчи, отец, — встряла Валентина Георгиевна, — рассказывал и рассказывай себе…

— Да, так вот, — Василий Демьянович покосился на жену, но ничего не сказал. — В этой самой ВДШ он одно время был ректором и в тот день вел заседание Ученого совета. Один из преподавателей — там был блестящий преподаватель арабского языка, я даже помню его фамилию, Майзель — делал доклад. А Вышинский спал или, во всяком случае, казалось, что он спит — у него была манера сидеть с закрытыми глазами. Но когда докладчик сказал, что во всех языках много заимствований, он поднял голову, вперил в него тяжелый взгляд и с угрозой в голосе спросил: «Вы хотите сказать, что и в великом русском языке есть заимствования?» На что Майзель не моргнув глазом спокойно ответил: «В русском их больше, чем в каком-либо другом».

Татуся округлила глаза:

— И что ему за это было? Его расстреляли?!

Василий Демьянович улыбнулся и покачал головой:

— Нет, слава Богу… Но вообще, господин был довольно неприятный… Я имею в виду Вышинского, разумеется…

Женя смотрела на отца с удивлением — она никогда раньше не видела его таким или ей казалось, что не видела, а Татуся, обожавшая воспоминания, попросила «что-нибудь еще». Василий Демьянович, узнав, что ее предки родом из Белоруссии, поведал еще одну историю из семейной хроники.

— Мой старший брат — он умер в начале шестидесятых — воевал в Гражданскую войну и был командиром отряда. Однажды они оказались в местечке, только что освобожденном от белополяков… Там не было ничего, кроме небольшой сыроварни… Так вот, он позвал хозяина и потребовал накормить его бойцов. Перепуганный старик вытащил откуда-то голову сыра и трясущимися руками поставил на стол. Брат взмахнул шашкой, разрубил ее и увидел, что сыр практически целиком съеден плесенью. Со словами «Я тебе покажу, как травить бойцов Красной армии!» он набросился на хозяина, и того бы наверняка постигла участь сырной головы, если бы тот не упал на колени и не взмолился: «Сперва попробуйте! Это же рокфор — лучший в мире сыр!» Попробовали — оказалось, действительно вкусно… — Василий Демьянович одним глотком допил чай и добавил: — Впоследствии мой брат стал скульптором и большим ценителем рокфора.