Роберт Дугони - Ее последний вздох

Зато Джонни цвел как роза. Его расхвалили до небес за то, что он призвал к ответу убийцу. Его приглашали в местные и национальные программы новостей, брали у него интервью, ходили даже слухи, что напечатают статью в полицейском журнале. А еще болтали, что мэр наверняка не упустит случая нарастить свой политический капитал, примазавшись к известности копа. Назначит его исполняющим обязанности шефа полиции, пока выборный комитет будет рассматривать другие кандидатуры. По словам Вика, Ноласко так раздулся от гордости и так задрал нос, что странно, как он еще помещался в кабину лифта. И это было единственное, что отравляло Трейси сейчас жизнь — мысль о том, что босс все-таки получил то, чего добивался. Двадцать лет он положил на то, чтобы выжить ее из полиции, и вот наконец был близок к цели. Ей хотелось бы возненавидеть его как своего врага, но она видела в нем только жалкого и мелочного типа, и ей было грустно.

Мария Ванпельт провела часовой специализированный репортаж о расследовании дела Ковбоя по «КРИКС Андеркавер». Трейси его не видела, но, по словам Вика, Ванпельт прямым текстом заявила, что расследование стало набирать обороты, как только группу возглавил Ноласко. Не упустила она и случая пропиариться самой; за часовую программу Фац насчитал не меньше девяти раз, когда Ванпельт говорила о себе как о «репортере, который открыл эту историю для публики» и «репортере с места происшествия», имея в виду дом Ковбоя, где во время обыска были найдены улики.

Короче, всем, судя по всему, хотелось сосредоточиться на позитиве. О том, что Ноласко облажался, причем по-крупному, когда пошел штурмовать дом Бэнкстона, не посадив его самого предварительно под замок, и о том, что это едва не стоило жизни Трейси, почти не вспоминали.

Кинс оставался в Сиэтле, пока УПО рассматривало его действия по применению огнестрельного оружия при захвате Дэвида Бэнкстона. Как только их нашли обоснованными, он, расстроенный и усталый, взял Шанну и уехал с ней в Мексику, в отпуск, в котором они оба давно нуждались.

— Вот только попробуй прислать мне открытку с белоснежным пляжем, лазурными волнами и сверкающим солнцем, и я тебе брови выщиплю, когда в следующий раз увижу, — пригрозила ему Трейси.

В пятницу ее первой недели на работе, когда Трейси мысленно уже поздравляла себя с тем, что ей, кажется, удалось избежать самого худшего и не нарваться на начальника, ей вдруг позвонил ассистент босса и сказал, что тот хочет ее видеть в своем кабинете. Проходя через отдел по борьбе с тяжкими насильственными, она слушала знакомый шум — телефонные звонки, оживленные разговоры и перекрывающий все неподражаемый бас Вика:

— Кто взял мою чашку, парни? На ней ведь не зря моя рожа нарисована!

В первый раз за много дней она улыбнулась совершенно искренне. Как же ей всего этого не хватало.

Дверь в кабинет Ноласко была открыта. Он сидел за столом, перебирая бумаги. Поднял голову, увидел ее и без тени эмоций кивнул:

— Садись.

Трейси села. Рука у нее по-прежнему была на перевязи. Она положила ее себе на колени.

Ноласко, похоже, не спешил и продолжал читать. Несколько минут спустя он отложил документ.

— Из УПО жалуются, что ты их избегаешь.

— Я все еще на таблетках. Мой доктор говорит, что мне лучше повременить со слушаниями, пока не закончу прием. Пусть поговорят с моим адвокатом.

Ноласко откинулся на спинку стула.

— Мне нужно, чтобы кто-то собрал все бумаги по Ковбою и закрыл это дело. Да и в Комнате Банди пора прибраться. Бумаги разложить по коробкам и сдать в хранилище. Полагаю, у тебя есть для этого время.

Задание, конечно, было оскорбительным, но зато оно означало, что у Трейси будет законный повод несколько дней не появляться в Центре юстиции, и это ее устраивало.

— Не проблема, — ответила она.

— Вот и хорошо. Сразу и приступай к делу.

Она встала и пошла к двери. Пребывание в одной комнате с Ноласко вызывало желание немедленно принять душ.

— Ты должна была знать, что хорошо это не кончится, — сказал он.

Вот оно. Она подозревала, что босс не сдержится. Слишком уж у него большое эго, как будто сама природа предназначила его для того, чтобы быть ослом. Она развернулась: Джонни все так же сидел, развалившись, на своем стуле. Жалкий, ничтожный тип с задатками социопата. Трейси ему почти сочувствовала. Однако острее всего она ощущала сейчас другое: сомнение, которое временами накатывало на нее еще дома, в Седар Гроув, ощущение того, что в этой истории что-то не так.