Ю Несбё - Нож [litres с оптимизированной обложкой]

– Не делайте этого! – умолял молодой мужчина, стоявший на коленях на асфальте позади «лендровера», припаркованного на ответвлении дороги.

Мужчина был в светлой камуфляжной форме, а нашивки свидетельствовали о том, что он сержант спецназа. Руки его были сложены на груди, вероятно, потому, что запястья стягивали полоски белого пластика, которыми обычно связывали военнопленных. Пятиметровой длины цепь тянулась от наручников к креплению на задней части «лендровера».

– Отпустите меня, Бор! У меня есть деньги. Наследство. Если отпустите, я буду молчать! Никто никогда не узнает о том, что произошло!

– А что произошло? – спросил Бор, не убирая дула своего «Кольта Канада C8» ото лба сержанта.

Сержант сглотнул.

– Афганская женщина. Хазарейка. Все знают, что вы с ней были очень близки, но если никто не поднимет шума, то скоро обо всем забудут.

– Ты не должен был никому рассказывать о том, что видел, Воге. Поэтому мне придется убить тебя. Уж больно длинный у тебя оказался язык.

– Два миллиона. Два миллиона крон, Бор. Нет, даже два с половиной. Наличкой. Как только мы вернемся в Норвегию.

Руар Бор пошел в сторону «лендровера».

– Нет, нет! – вопил его солдат. – Вы же не убийца, Бор!

Руар Бор сел в машину, завел двигатель и поехал. Он посмотрел в зеркало заднего вида: дорога прямой дрожащей лентой тянулась к горизонту. Он не почувствовал сопротивления, когда цепь подняла сержанта на ноги и тот побежал за автомобилем.

Руар увеличил скорость. И еще немного поддал газу, когда цепь начала ослабевать. Он видел, как привязанный к машине человек бежит с вытянутыми вперед руками, сложенными будто для молитвы. Сорок градусов в тени. Даже при ходьбе пешком у сержанта на такой жаре вскоре произошло бы обезвоживание, он не смог бы держаться на ногах и сломался. Навстречу им по дороге на повозке, запряженной лошадью, ехал крестьянин. Когда афганец проезжал мимо, сержант стал кричать и звать на помощь, но крестьянин только склонил голову в тюрбане и посмотрел вниз, на вожжи. Иностранцы. Талибан. Их война – не его война, сам он ежедневно сражался с засухой и голодом, вел вечную борьбу за выживание.

Бор наклонился вперед и посмотрел на небо.

Черный гриф следовал за ними.

Ничьи молитвы не будут услышаны. Ничьи.

– Может, я все-таки подожду тебя? – спросил Бьёрн.

– Поезжай-ка ты лучше домой, к жене и ребенку, – сказал Харри, глядя на дом Кайи в боковое окно машины.

В гостиной горел свет.

Харри вышел из машины и зажег сигарету: курить в салоне теперь строго запрещалось.

– Катрина ввела новые правила из-за малыша, – объяснил Бьёрн.

– Хм… Как только женщины становятся матерями, они мигом берут власть в свои руки, да?

Бьёрн пожал плечами:

– Ну, положим, Катрина и раньше обладала властью.

Харри сделал четыре глубокие затяжки, затушил сигарету и убрал ее обратно в пачку. А потом открыл тихо скрипнувшие ворота. С железных перекладин капала вода – здесь тоже прошел дождь.

Он подошел к двери, позвонил, подождал.

После десяти секунд тишины Харри повернул дверную ручку. Не заперто, как и в прошлый раз. Он зашел внутрь с ощущением дежавю. Харри миновал открытую дверь в кухню, заметил телефон, лежавший на зарядке на кухонном столе. Вот почему она не отвечала на его звонки.

Может быть. Он открыл дверь в гостиную.

Пусто.

Он уже собирался позвать Кайю по имени, как вдруг его мозг уловил позади какой-то звук, скрип половицы, и за наносекунду пришел к выводу, что это, конечно, хозяйка дома спускается со второго этажа или идет из туалета, поэтому мозг и не подавал сигнала тревоги.

Не подавал до того момента, пока шею Харри не обхватила рука, а к его рту и носу не прижалась вонючая тряпка. После того как мозг определил опасность, он автоматически скомандовал сделать долгий и глубокий вдох, прежде чем тряпка полностью перекроет доступ воздуха. Ну а когда Харри наконец сообразил, для чего именно эта тряпка предназначалась, было уже слишком поздно.

Харри огляделся. Он находился в бальном зале. Оркестр играл что-то вроде вальса. Он заметил Ракель. Она расположилась за столом, покрытым белой скатертью, под хрустальной люстрой. По обе стороны от нее сидели двое одетых в смокинги мужчин и пытались привлечь ее внимание. Но ее взгляд был направлен на него, Харри. Это заставило его поспешить. На ней было элегантное черное платье – одно из нескольких имевшихся в ее гардеробе элегантных черных платьев. А сам Харри был одет в черный костюм, свой единственный черный костюм, в котором вот уже много лет ходил на крестины, свадьбы и похороны. Ставя одну ногу перед другой, он заскользил между столами, но дело продвигалось медленно, потому что зал был полон воды. И вероятно, по поверхности ее ходили большие волны, потому что его влекло сначала вперед, а потом назад, а хрустальные люстры в форме буквы «S» кружились в такт вальсу. Когда Харри добрался до Ракели и уже хотел что-нибудь ей сказать, ноги вдруг оторвались от пола и его понесло вверх. Ракель протянула руку, встала со стула и попыталась поймать Харри, но не смогла до него дотянуться. Она оставалась внизу, а он поднимался все выше и выше. А потом он обнаружил, что вода постепенно становится теплой и окрашивается в красный цвет, так что сквозь нее уже ничего невозможно разглядеть. Ракель скрылась из вида. Только сейчас он понял, что не может дышать, и принялся отчаянно барахтаться, чтобы выбраться на поверхность.