Татьяна Степанова - Умру вместе с тобой

– А как понимать ее слова по поводу развратниц?

– Не знаю. В сердцах, наверное, это крикнула.

– Мы вас спрашивали в прошлый раз – вы уклонились от ответа. У Афии были мужчины?

– Ну, она же не монашка.

– Вы с кем-то ее видели? Кто это был? Кто-то из музея?

– Это был один ее соплеменник из Ганы. Очень импозантный. Я их видела в кафе вместе. Но это было летом.

– Крупный такой, высокий. Как Ахилл из «Илиады»? – спросила Катя быстро.

– Если таков Ахилл, каков же был Гектор? – усмехнулась Серафима. – Ну да, что-то в этом роде. Хотя, возможно, это и не роман был, а чисто деловые отношения. Они же все-таки земляки, пусть и наполовину. Но она об этом не распространялась. И не зацикливалась особо, потому что были и другие.

– Другие? Кто?

– Она же не зря так пылко и активно сотрудничала с фондом Романова, – усмехнулась Серафима тонко. – Когда женщина так увлечена работой, что просто горит как свечка, возникает вопрос: а только ли работой она увлечена или у нее какой-то другой, более личный интерес?

– Вы говорите о Валентине Романове? – прямо спросил Миронов, отбрасывая все церемонии.

– Феликс тоже очень красивый мальчик, – снова усмехнулась Серафима и повернулась к ним спиной, направляясь к рабочим, распахнувшим двери и с шумом и грохотом внесшим в зал крепежные рамы и фурнитуру для монтажа новой витрины. – Хохловская сегодня здесь у нас опять сидит во флигеле, где старые диорамы. Надеется там откопать шедевры конструктивизма среди хлама, что хранится в запасниках. Пойдите, поспрашивайте ее об Афие в этом ключе. Интересно, что она вам скажет?

– Если Серафима нам правду сказала, то она просила Афию о жертве. Пожертвовать карьерой, договориться. Но еще раньше куратор Меер намекала нам на то, что в этой подковерной музейной битве Серафима Афие проиграла. В музее хотели видеть в числе руководства Афию. Серафима, возможно, воспользовалась связями в Министерстве культуры. Но это все равно долгая интрига. Если бы музей выступил против и Афия открыто начала оспаривать назначение, то вряд ли бы у Серафимы что-то получилось. – Сергей Мещерский словно размышлял вслух, когда они снова шли через музейный двор, направляясь к флигелю диорам. – То есть даже сейчас очевидно – приносить какие-то жертвы Афия явно не собиралась. И она умерла.

Они с Мироновым отстали – Миронов начал дотошно расспрашивать Мещерского о джу-джу. Катя обогнала их и открыла дверь флигеля. Длинный коридор. Она на миг замешкалась. Что же это, она после той ночи в морге стала еще и коридоров бояться? В коридор выходили белые двустворчатые двери. Никого из музейщиков не было видно. Стояла тишина. И в этой тишине звучали негромкие голоса.

Катя подошла к дальней двери. Та была приоткрыта. Она заглянула и увидела большой зал со старыми стенными шкафами, стеллажами, где хранились пыльные папки, пожелтевшие рулоны картона, стояли раскрашенные фанерные щиты возле стен, громоздились ящики, полные стружки. Среди всего этого хаоса приткнулся стол, за которым сидела Евгения Хохловская – ее было едва видно из-за горы громоздких чертежных папок. Рядом стоял Феликс – на этот раз без своего байкерского прикида, одетый в рваные джинсы, серую футболку и кожаную потертую косуху.

– Жень, послушай меня. Оставь его в покое.

Катя, хотевшая было постучать и войти к ним, замерла возле двери.

– Не твое дело.

– Не будет этого никогда. Того, что ты хочешь.

– Отвали.

– Это все ни к чему. Ты только измучаешься. Сломаешься. Он ведь на тебе все равно никогда не женится.

– Не лезь не в свое дело. И откуда ты все это знаешь?

– Он мне сам так сказал.

– Вы, значит, обсуждаете меня за моей спиной?

– Нет. Просто я не хочу, чтобы ты зря страдала. Он мне сказал… обещал, что перемен не будет. Все останется как прежде.

– А я не страдаю. С чего ты взял? Разве любовь, когда она есть, это несчастье?

– Ты все это себе просто придумала. Это глюк, Женя.

– Это ты несчастный. А не я. Посмотри на себя. Это ты несчастный! А я счастлива. Я, по крайней мере, могу родить ему здорового ребенка. Его родного ребенка.

– Это ему сейчас не нужно.

– Мужчине это нужно всегда, Феликс. И с годами только…

– Не ему. У него есть я.

– Ты… Я вот все смотрю на вас с ним в последнее время. Что там у вас происходит, а?

– Ничего.

– Даже Даша-бедняжка это почувствовала. С ее-то мозгами. Как мошка, которую гнетет атмосфера.

– Мы с ним в выходные заберем Дашу домой, – сказал Феликс. – Тогда в больнице, когда мы к ней приехали… в общем, нечего ей там больше делать. Я ему сказал, что надо ее вернуть. Я сам опять буду о ней заботиться.