Агата Кристи - Операция «Катамаран». Падение. После похорон

Он, торжествуя, уселся под аплодисменты пары-другой слушателей. Вопрос был поставлен остро. Она могла бы, конечно, рассказать им о своем заваленном письменном столе и тех размышлениях, которые нерешенные дела навеяли ей, но не стала этого делать. Подумала, что не дождутся они, чтоб она критиковала поведение полиции. Едва ли сейчас это было бы правильно. Анна дала стандартный ответ:

— Я хорошо поняла вопрос. Силы и возможности полиции в первую очередь направлены на то, чтоб выяснить, что и почему уже произошло. Жаль, конечно, но это так. Оставшееся время мы используем для патрулирования по улицам.

— «Патрулирование»! — насмешливо повторил голос с места.

— Настоящей профилактикой в среде, о которой говорил мой коллега по дискуссии, доктор Олесен, мы не занимаемся. Это не заведено в полиции, но привычки не всегда правильны.

Она замолчала. Больше нечего было сказать. Доктор наклонился к ней и прошептал: «Я был уверен, что, несмотря ни на что, вы благоразумны!» Она прошептала в ответ: «Вы тоже можете быть благоразумны, несмотря ни на что». Он взглянул на нее, улыбнулся и снова стал внимательно прислушиваться к дискуссии. Она ответила еще на один вопрос, потом молчаливо слушала. Видимо, это не стесняло ее коллег-мужчин, говоривших громко и оживленно. Казалось, каждый из них мог заполнить собой весь вечер.

Пару раз ей хотелось вмешаться, но, с другой стороны, дискуссия должна была развиваться и среди людей в зале, специально приглашенных для активного участия в дебатах.

Когда председатель поблагодарил всех за внимание, доктор обратился к Анне: «Меня зовут Нильс. Не хотите ли зайти куда-нибудь выпить пива? Грех в такой вечер рано возвращаться домой».

Она помолчала секунду. Было бы неплохо. Он, кажется, в самом деле хороший парень. Но пока она раздумывала, ответ ей подсказала боль в спине.

— Спасибо, но я должна идти домой.

Он молчал, а она добавила:

— Может быть, в другой раз.

Ей действительно этого хотелось.

В половине седьмого на следующее утро Эгесхавн проснулся навстречу еще более жаркому дню. Так, по крайней мере, накануне обещали в вечерней программе телевизионных новостей.

Кругом еще лежали длинные утренние тени, когда Франк выехал из полицейского участка по направлению к западным кварталам города. Горячие испарения от разлагающейся рыбы проникали в район Гэрсинга, и, даже не поднимая палец в воздух, можно было утверждать, что дует легкий юго-восточный ветерок.

Настроение у Петера Франка было беспечное. Точнее сказать, почти радостное. В такое утро оно не могло быть иным. Ведь до сих пор лето было хмурым и прохладным. Сейчас же казалось, что священный долг каждого гражданина вобрать в себя как можно больше солнечной энергии до того, как датская погода через несколько недель снова принесет осенний дождь и туман.

Он остановил «вольво» у одного из подъездов высотного дома и после небольшой консультации с самим собой решил обойти все квартиры сначала слева, потом справа. Этаж за этажом. Невыносимо утомительная работа, особенно, если относиться к ней с повышенным рвением. К счастью, так поступают редко. Чаще всего просто работают. Это всегда легче.

Начал он со входа Б — и хотя люди, одетые в пижамы, явно были недовольны, что их пробудили ото сна, время было им выбрано как нельзя лучше. Можно было застать дома большинство обитателей. Он терпеливо задавал один и тот же вопрос, не видел ли кто накануне человека, не проживающего в их доме, между 12 и 13 часами, когда Смедер был выброшен с балкона вниз. Франк не сомневался в правильности выбранного им определения.

Отвечали быстро: большинство признавались, что не знают многих соседей по дому и не смогли бы отличить жильцов от посетителей. Дом походил на переселенческий лагерь. Люди приезжали и уезжали, но что это были за люди, никому не было ясно. По крайней мере в этом подъезде это мало кого касалось.

Все усложнялось тем, что лишь немногие находились в упомянутое время на балконах, на лестнице, на улице у подъезда. Мертвое время дня, так назвал этот час словоохотливый жилец с четвертого этажа, обратив глаза к небу, будто так хорошо знал Смедера, что осмелился передать послание по его новому адресу. Но на его лице читалась такая неприкрытая неприязнь, что Франк поспешил уйти из этой квартиры.

Когда он в половине девятого выбрался через люк на крышу, чтобы на смотровой площадке подвести некоторые итоги, солнце уже так припекало, что он вынужден был расстегнуть рубашку и подставить лучам обнаженную грудь и живот.