Мария Адольфссон - Неверные шаги

Несколько минут в палате царит тишина.

— Она явно была не в себе, когда писала, — говорит Карл.

Карен не отвечает.

Потом он встает, собираясь уходить. И напоследок говорит именно то, что думает сейчас она сама.

— Бедная Сигрид.

Сюда приходят все. Толпятся с тревожными взглядами возле больничной койки, пока их не убеждают, что у Карен не будет серьезных осложнений… Марике, Эйлин, Коре и Эйрик. И мама.

Элинор Эйкен однозначно дала понять, что не намерена возвращаться в Испанию, пока Карен не выпишут, и решительно поселилась в лангевикском доме, отослав Харри в эстепонскую квартиру.

Лео Фриис явно тоже там. Очевидно, просто решил остаться, как Руфус. Перебрался ли он в садовый домик или они с Элинор оба живут в большом доме, Карен понятия не имеет. Спрашивать нет сил, как нет сил и самой отвечать на некоторые вопросы. Что Лео не появляется в больнице, ее не удивляет, а как ей с ним поступить, пока что совершенно неважно.

Сейчас все мысли Карен только о Сигрид.

— С ней не очень-то хорошо, — говорит Элинор.

— Понимаю. Где она живет? Хотя бы не одна?

— Не беспокойся. Мы за ней присматриваем.

— Наверно, она винит меня в самоубийстве матери. Как ты думаешь? Потому и не отвечает на мои звонки?

— Думаю, она винит себя, Карен. Я точно знаю.

— В чем она себя винит? Она же ни в чем не виновата.

— Не прикидывайся дурочкой, Карен. Кто-кто, а ты-то должна понимать.

— Мне бы следовало поговорить с ней…

— Как раз сейчас Сигрид всего боится. Увидит тебя такой, разбитой, в бинтах и гипсе, и только еще больше напугается.

Карен сознает, что может представить себе лишь малую долю того, что сейчас переживает Сигрид. Но даже эта доля — слишком тяжелое бремя для восемнадцатилетней девочки. Страшный удар — узнать, что твоя мама убийца. Потерять ее один раз, а потом другой. Страх оттого, что тебя бросает между отвращением к содеянному матерью и печалью об ожесточенности, которая переросла в безумие. Печаль по напрасно прожитой жизни. А роль, какую сыграли ее дед и ее отец. Если раньше у Сигрид были плохие отношения с отцом, то теперь они разорваны окончательно.

И впервые Карен понимает, какой отпечаток на Сигрид наложило вечное лавирование между ледяным отцовским высокомерием и лабильной психикой матери. И сознание, что она сама — часть их двоих.

Карен знает, что может понять лишь эту малую долю. И все же ей хочется поговорить с Сигрид, сказать, что она ни в чем не виновата, что дети не отвечают за грехи отцов. Что она не одинока.

Но до поры до времени она может только лежать здесь, дожидаясь, пока все достаточно заживет и ее выпишут домой.

— Мы за ней приглядываем, — повторяет Элинор. — И я, и Лео. Кстати, он установил кошачью дверку.

Потом приходят коллеги. Один за другим, каждый с виноградом и букетом, который ее мать, терпеливо улыбаясь, забирает и идет в больничный коридор искать еще одну вазу. Корнелис Лоотс, Астрид Нильсен, Сёрен Ларсен и крайне смущенный Вигго Хёуген сменяют друг друга с такой точностью, что Карен не может отделаться от ощущения, уж не составил ли кто-то в отделе расписание посещений. Деликатных коротких посещений, тревожных взглядов, когда боль в голове и колене вынуждает Карен вызвать звонком сестру и попросить болеутоляющее. Потом несколько тихих слов с матерью, и они покидают Карен, заверяя, что придут еще.

На третий день в дверях появляется Эвальд Йоханнисен.

— Привет, Эйкен, — говорит он, кладет виноград поверх других гроздьев на блюдо на тумбочке, садится на стул.

— Привет, Йоханнисен, — отвечает Карен.

— Н-да, ты все ж таки шла по следу. Пожалуй, иной раз даже слепая курица находит зерно.

Но что-то изменилось, она не испытывает потребности объявить, что попросту была права. Что хотела продолжить поиски, отвергнутые другими в стремлении закрыть дело. Что убийство Сюзанны Смеед связано с чем-то случившимся сорок с лишним лет назад в лангевикской коммуне. Они ошибались. Она была права. Но ничего такого она не говорит. Потому что была права только наполовину.

Вместо этого она говорит:

— Спасибо тебе, Эвальд. Что ты сразу взялся за дело, как только узнал, что Диса Бринкманн убита.

Йоханнисен пожимает плечами.

— Жаль, я не узнал об этом на несколько часов раньше.

Он легонько кивает на ее загипсованную щиколотку, которая неподвижно закреплена в одном положении, чтобы зафиксировать и колено.

Однако перемирие кажется им странным, и молчание эхом отдается в палате. До сих пор они общались посредством сарказмов, ехидных колкостей да свирепых взглядов, и теперь оба не знают, что сказать. Уже через пять минут Эвальд Йоханнисен встает, откашливается, хочет что-то сказать. Карен опережает его: