Николай Свечин - Банда Кольки-куна

Так закончилась история банды Кольки-куна.

Эпилог второй

14 октября 1918 года председатель Козловской ЧК Бесстрашный сидел в кабинете и мучился похмельем. Вчера опять расстреливали, вторую неделю подряд. После казней приходилось пить водку, и утром всегда болела голова. Как разорвать этот круг, чекист не знал: в подвале было еще много врагов, и каждый день подвозили все новых и новых.

В дверь стукнули, и просунулась голова заведующего секретно-политическим отделом Нахамкиса.

— Товарищ Бесстрашный! Разрешите?

— Заходи. Чего надо?

— Я списки на сегодня принес.

— Оставь, я погляжу. Сколько нынче?

— Семеро.

— Все оформил, как полагается?

Нахамкис обиделся:

— Когда это мы не так оформили?

— Ну, иди, иди…

Заведующий положил стопку бланков на край стола и вышел.

Председатель с трудом разлепил руки. Выпил теплой невкусной воды из графина, придвинул бланки и стал читать. Через час обеденный перерыв, тогда можно будет опохмелиться и заесть горячим. А пока надо потерпеть. И сделать дело, чтобы потом гулять смело…

Проект резолюции уже был напечатан в верхнем левом углу учетного листа. Текст был неизменным, и Бесстрашный так же неизменно расписывался красными чернилами внизу резолюции. Он увлекся машинальной работой и чуть не просмотрел этот лист. Уже занес руку, но остановился. Перечитал еще раз куцые сведения о преступнике, которого предлагалось пустить в расход вместе с шестью другими. Отложил перо и крикнул:

— Эй!

Тут же вошел секретарь председателя ЧК Абросимов, молодой румяный парень из вчерашних гимназистов.

— Звали, товарищ председатель?

— Ага. Вот что…

Бесстрашный замотал головой, не удержался и чихнул.

— Шайтан!

— Будьте здоровы, товарищ Бесстрашный, — улыбнулся секретарь, уже зная, что будет дальше.

Председатель в этот раз ограничился тремя «шайтанами», вытерся рукавом и приказал:

— Там есть такой капитан Лыков-Нефедьев. На сегодня назначен.

— Так точно. Опасный вражина!

— Да? Приведи-ка его сюда, хочу поговорить с ним.

— Слушаюсь!

Как все мальчишки, не попавшие на войну, Абросимов очень любил тянуться, печатать шаг и вообще изображать из себя армейскую кость.

В кабинет ввели человека в старом пиджаке, который не мог скрыть военной выправки. Тот встал под лампу, глянул на Бесстрашного. Чекист пристально всматривался в лицо капитана. Хорошее лицо… И держится неплохо, видно, что не боится. Печать обреченности уже легла, но обреченности решительной. Такой в последнюю минуту слабины не даст.

Бывший баталер попробовал вспомнить, сколько подобных лиц он видел за последние месяцы, с тех пор как был объявлен красный террор. И не смог. Много, очень много. Нет, даже страшно много. И большинство были вот такие: умные и с чувством собственного достоинства. Когда же это кончится?

Капитан смотрел чекисту прямо в глаза и ждал. Тот взял в руки учетный листок:

— Лыков-Нефедьев?

— Да.

— Николай Алексеевич?

— Да.

— А у батьки твоего какая фамилия была? Тоже Лыков-Нефедьев?

Капитан удивился:

— Для чего интересуетесь?

— Ты отвечай.

— Нет, отец был просто Лыков.

— Он в полиции служил?

Офицер замешкался, но потом признал:

— Да.

— И звали его Алексей Николаич?

— Именно так, — озадаченно подтвердил арестованный.

А лицо у страшного комиссара вдруг сделалось растерянное и какое-то беспомощное.

Оба молчали. Один в руках у другого и знает, что жить ему осталось до темноты. Ночью чекисты включают двигатель от моторной лодки, специально спущенный в подвал, и под его рев расстреливают пленников. Тех, кого утром сняли с довольствия. Капитану уже объявили, что кормежки ему сегодня не полагается. Все понятно.

И вдруг чекист задал вопрос, которого офицер никак не ожидал услышать:

— Скажи, а ты Брюшкин или Чунеев?

Капитан замер от неожиданности:

— Как?

— Ну, ты который из двух? Брюшкин или Чунеев?

— А вы… Вы откуда знаете?

— Потом объясню. Ну?

— Чунеев.

— А брательник где?

— Не знаю. Мы потеряли друг друга.

Бесстрашный усадил капитана напротив себя и смотрел на него с непонятной симпатией.

— Ну а батька твой?

— Тоже не знаю. Я был в Персии, когда все случилось. Приехал в Петроград уже в январе восемнадцатого.

— То есть власть была уже наша?

— Ваша, — ответил Лыков-Нефедьев с такой интонацией, что тут же осекся. Однако чекист не обратил на это внимания и продолжил расспросы: