Николай Свечин - Банда Кольки-куна

Рука сама собой опустилась. Черт, как же ее поднять? Лыкову хотелось заорать в голос, удариться головой о стену, потерять вдруг сознание… Напряжение, невиданное никогда раньше дикое напряжение било его, словно электрическим током. Он, Лыков Алексей Николаевич, должен сейчас казнить этого человека. Именно он, поскольку грех его. Вся цепь последующих событий, в том числе злодеяния Кольки-куна — прямая Лыкова вина. Люди погибли. И погибнут еще, если хищника не остановить. Но ведь этот хищник сам жертва. Чья вина больше? Кто отнял его родителей? Кто кинул в топку войны? А те расстрелянные во дворе Прохоровской мануфактуры? А мертвые железнодорожники в розвальнях у Троицкой церкви?

Тут сыщика будто жахнуло молнией: а сожженный заживо фельдфебель? Он вспомнил его лицо, обычное лицо служивого человека, только красное в горячке боя. Как он мучился, прежде чем помереть?

Рука снова согнулась в локте. Сейчас! Но на этот раз заминка вышла с пальцем. Он не хотел сгибаться. Никак. Лыков напрягал его изо всех сил, но палец словно окаменел… А в ушах опять зазвучал печальный голос того, прежнего атамана: «Голод, нужда, страх… Разве таким должен быть мир, созданный добрым Богом?»

Колька-кун усмехнулся, повернулся спиной к нацеленному на него маузеру и не спеша двинулся по тропинке вглубь сада. У Лыкова потемнело в глазах. Господи Боже, помоги! Помоги выстрелить в спину безоружному человеку! Но тут справа и чуть сзади грохнуло. Пуля вырвала клок из бекеши атамана, и он рухнул ничком на траву.

Алексей Николаевич обернулся. Бледный, как полотно, там стоял Азвестопуло с дымящимся пистолетом и отводил взгляд.

Эпилог первый

На следующий день Лыков повел своего помощника помыться. Они засели в Центральных банях в Казачьем переулке, бывших Егорова номер одиннадцать. Истребили много анизета [84] Анизет — анисовая водка. , мешая его с пивом. Коллежского советника развезло, он ударился в воспоминания. Рассказал, как однажды пил анисовую с покойным государем Александром Третьим и тот называл анизет пердунцом. Закончил так:

— Хорошее время было. Знал, чему служил. А сейчас… Все перемешалось, Сергей Манолович.

И сказал наконец с запинкой то, ради чего затеял весь разговор:

— Спасибо, что сделал черное дело за меня.

Он не стал говорить помощнику, что лишь недавно окончательно поверил в него. В то, что Азвестопуло — его ученик и сменщик, каким сам Лыков был для Павла Афанасьевича Благово. И случилось это не тогда, когда Сергей прикончил атамана, а много раньше. В ту жуткую минуту на Смоленской площади. Когда они бежали, а в спину им стали стрелять. И Сергей после первого же выстрела сделал шаг в сторону, прикрыл собой детишек. Ни секунды не раздумывал! Лыков еще отметил про себя: уцелеем — с таким помощником можно в огонь и в воду. А сам ждал следующего заряда…

Убийство при аресте разыскиваемого преступника Николая Куницына пришлось-таки маскировать. Лыков вложил мертвому в руку отобранный браунинг, предварительно выстрелив из него в воздух. Но даже после этого у прокурорского надзора остались вопросы. Все оттого, что пуля попала в спину. Коллежский секретарь Азвестопуло написал объяснение. Преследовал убегавшего злодея, тот отстреливался и уже почти скрылся в саду. Пришлось стрелять на поражение. А чем занимался в это время коллежский советник Лыков? Почему не перехватил атамана? Алексея Николаевича вызвали в Окружный суд. Он посмотрел на товарища прокурора Петербургской судебной палаты, толстомордого, с перхотью на плечах, и сказал:

— За последний месяц Куницын убил пятерых. Вы сами полезли бы с револьвером преграждать ему дорогу?

Толстомордый обиделся и написал на сыщика донос. Трусевич рассердился и повел коллежского советника к Столыпину. Тот после покушения жил в запасном корпусе Зимнего дворца. Петр Аркадьевич выслушал рассказ Лыкова и объявил обоим сыщикам благодарность в приказе по МВД. На этом все и закончилось.

«Ивановы», что состояли при Кольке-куне, оказались анархистами из Гродно. В участке при аресте один из них бросил бомбу. Сам погиб и покалечил товарища. Смертельную рану получил околоточный, который заманил боевиков в участок.

Иван Бубнов тоже кончил плохо. Он попал под указ о военно-полевых судах и был повешен. На допросе «японец», как обещал, Лыкова не выдал.

Михаил Чистяков сумел выхлопотать себе пенсию за увечье, полученное на русско-японской войне. И ему даже дали медаль. Алексей Николаевич разыскал его и предложил помочь с поисками места, например, швейцаром в хорошем доме. Тот отказался и просил сыщика больше не приходить… В один из январских дней Чистяков нацепил медаль, купил в лавке сороковку, выпил. А потом спустился на лед Екатерининского канала возле Харламова моста, и прыгнул в полынью…