Николай Свечин - Банда Кольки-куна

— Что хоть за вина? В повестке-то написано или как? — попытался выяснить старший. Но надзиратель заткнул и его:

— Ничего там нет, кроме приказания явиться в камеру мирового судьи. Ну? Кому вручать? Говорите скорее, у меня времени в обрез.

Жильцы начали совещаться и не пришли ни к какому решению. Идти в полицию они не хотели. Тут, мол, какая-то ошибка, а у них дела, им тоже некогда шляться по присутствиям.

Надзиратель крякнул и предложил:

— Господа хорошие! Лучше бы вам сходить в участок и разобраться. У нас новый пристав, и потому строго. Ежели ошибка, так хорошо бы выяснить. Я чего предлагаю… Очередь у нас в канцелярию завсегда огроменная. Идем туда вместе, прямо сейчас. Я у письмоводителя бумаги возьму и вам покажу. Поглядите, что в них написано. Надо будет, так за руку к помощнику пристава заведу. И дело с концом!

Откашлявшись, он добавил:

— Ежели только письмоводителем обойдетесь, то с вас полтинник. А за помощника пристава полагается рупь-целковый платить. Ну?

Луковкин сразу сказал молодым:

— Идите, разберитесь. Нам скандалы да повестки не нужны.

Ивановы вместе с околоточным двинулись в участок. Лыков с Азвестопуло наблюдали это из окна пивной в доме напротив. Выждав десять минут, коллежский советник приказал:

— Пошли!

Они покинули заведение через задний ход и вдоль забора приблизились к дому номер сорок три. Зашли через калитку во двор. Там их встретил дворник:

— Вы кто такие будете?

Лыков без разговоров втащил парня в сени, показал полицейский билет, втолкнул в дворницкую и велел сидеть тихо. Сыщики бесшумно проникли в жилые комнаты первого этажа. Сверху слышались торопливые шаги. В гостиной выпучил глаза старик:

— По какому праву?

— Вы хозяин дома?

— Да. А…

— Это Луковкин наверху бегает?

— Да. А…

— Мы из полиции. Сядьте в своей комнате и не высовывайтесь. Ваш жилец бомбист, будем его арестовывать.

— А…

— Кто еще есть в доме?

— Жена с кухаркой на рынок ушли, я один.

— Бегом к себе, если жизнь дорога.

Только сыщики разогнали ненужных свидетелей, как шаги прекратились. Затем скрипнуло в коридоре второго этажа. Лыков встал за комод, Азвестопуло шмыгнул под лестницу. Сверху спускался Колька-кун. Вот он очутился в горнице: в левой руке баул, правая в кармане. Почувствовал! Алексей Николаевич вышел на середину комнаты.

— Здорово, Николай Егорыч.

Атаман дернул рукой, но вынуть оружие не успел: Азвестопуло приставил ему ствол к лопаткам:

— Тихо, тихо…

Лыков вырвал корзину, осторожно отставил в сторону. Вдруг там бомба? Обыскал Кольку, сунул себе в карман браунинг и приказал:

— Выходи во двор.

Они вышли наружу и сделали шагов двадцать в сад, так, чтобы их не видно было из дома.

— Ну, теперь поговорим.

Колька прислонился спиной к толстой яблоне, посмотрел на полицейских с вызовом:

— Слетелись черные вороны по мою душу!

— Ты зачем фельдфебеля сжег? — злым шепотом спросил коллежский советник.

— Написал, зачем. Записку не нашли, что ли?

— Мне объясни, я не понял.

— А чего непонятного? — взвился атаман. — Даже японцы на войне раненых не добивали! А подбирали, лечили, домой потом отправляли. А вы, ироды? Царские опричники, нахлебники на крестьянской шее! Сажин раненый лежал, еще живой. Мне же рассказали самовидцы. Так заарестуй его и суди потом, ежели надо по закону. А семеновцы? Звери! После их зверств мое недорого стоит.

— Ты так думаешь?

— Да. Я так думаю. Не согласен — стреляй.

— Я выстрелю, Николай. Точно выстрелю. Ты уж все ориентиры потерял, сам себя высшей инстанцией возомнил. Людей живьем жечь — никому не позволено!

— Так то людей, — презрительно ответил Колька. — А эти кто?

Они стояли и смотрели друг на друга. Рука с маузером бессильно повисла у сыщика вдоль бедра. Как так, взять сейчас и убить Куницына? Неожиданно выяснилось, что Лыков к этому не готов. Но не отпускать же его! И арестовать нельзя, иначе вся дальнейшая судьба коллежского советника окажется в руках атамана.

«Японец» словно читал мысли сыщика, написанные на его лице, и щерился:

— Стреляй, Алексей Николаич. Чего тянешь? У тебя ведь другого выхода нет. Вдруг я на допросе расскажу?

Рука сыщика согнулась в локте, ствол нацелился атаману в грудь.

— Давай, не тяни! — поддел тот.

Но в голове опять, как и раньше, зазвучал усталый, грустный-грустный голос того, прежнего Кольки-куна: «Померли тятька с мамкой. Очень жалели нас, меня и сестру, и ради нас жизни свои отдали. А хлеба этого, как оказалось, было в стране в изобилии…»