Тодд Лерой - Жаклин Врана

Красный Кадиллак на парковке выделялся слишком отчетливо. Ингрид разговаривала с каким-то полицейским на повышенных тонах. Он явно не хотел пропускать ее в учреждение без допуска.

– Это свидетель, – пояснила с расстояния Жаклин.

Мужчина кивнул и вернулся на пост охраны.

Ингрид выглядела помятой и словно опять постарела на десяток лет. Строгую одежду она сменить не успела, поэтому свежести от нее не исходило. И все же аромат дорогих духов перекрывал посторонние запахи.

– Я тебе целый день звонила, – тускло улыбнулась она.

Девушка остановилась в нескольких шагах и повернулась профилем.

– Вы проверили информацию? – строго спросила Жаклин.

Зубы Ингрид стучали. Она обхватила тело руками, запахивая легкое пальто так плотно, что затянулись швы.

– Прошу тебя, давай обсудим это в кафе, – умоляла посиневшими губами она.

Жаклин кивнула и развернулась на девяносто градусов, оказавшись к ней спиной.

– До кафе пешком не дойдешь, – несмело улыбнулась Ингрид.

– Следуйте за мной, – бросила Жаклин.

Женщина смиренно подчинилась. Она была готова оказаться в любом здании, только не на этом холоде. В лифте Жаклин молчала, а Ингрид пыталась что-то сказать. Она ощутила, какую власть имеет над ней эта девушка. Жаклин приказала войти в кабинет – и та безропотно вошла. Кабинет напоминал комнату для допросов: крохотная и с минимальным интерьером.

– Садитесь, – кивнула на один из двух стульев полицейская.

– Мой дядя известный немецкий писатель. Иногда мы навещаем друг друга. Он бы мог посоветовать тебе какие-нибудь писательские курсы, – смущенно улыбнулась женщина, оглядываясь в поиске чайника или кофемашины.

– О чем пишет ваш дядя? – заинтересовалась Жаклин.

– Майкл Мур. Может, слышала о таком? Детективы, военные драмы…

– Он ведет расследования?

– Отчасти, да. Я присутствовала во время написания одной из его работ. Ходила с ним по библиотекам, разыскивала какие-то данные…

– Исторические архивы? Он пишет о прошлом?

– Он романист. Будь он реалистом – писал о настоящем, будь фантастом – о будущем. Но он слишком старомоден. Он даже битников до сих пор не принимает. Грязь в литературе для него нечто из ряда вон.

– Что с Акселом? – прервала ее мысли Жаклин. – Вы что-нибудь о нем узнали?

– По этому делу я узнала мало. Кроме как в мелких махинациях он ни в чем не замечен. Сперва я думала, что Аксел совершил что-то неприглядное, и его мог покарать какой-нибудь больной идеалист. Или религиозный фанатик. Такие случаи весьма нередки.

– Знаю, – кивнула Жаклин. – И все же никто из подозреваемых ничего плохого не совершил. Во всяком случае, двое из них не могли совершить нечто подобное физически.

– Оставьте Аксела в покое, – пригнулась Ингрид. – Он не тот, кто вам нужен, поверь мне.

Жаклин посмотрела на них с подозрением и неприязнью.

– Нас связывало только одно дело, – пыталась оправдаться женщина. – Оно закончилось, и контакт мы больше не поддерживали. Это был единственный раз, когда я пользовалась его услугами. Я не хотела, чтобы ты думала обо мне плохо. Любой обеспеченный человек совершает какое-то хотя бы самое незначительное преступление.

– Поэтому я не должна рассматривать Аксела как центральную фигуру? Потому что именно вы испортили ему репутацию?

– Процесс об иммигрантах здесь никакой роли не играет.

– Не играет, – согласилась Жаклин, – зато описывает вашу характеристику как нельзя более четко.

Ингрид вздохнула и мысленно успокоилась.

– Родственников нет ни у одной из жертв. Сколько жертв по этому делу вы насчитали?

Девушка откинулась на спинку стула и опустила руку в карман за сигаретой. Ингрид наклонилась над столом и сказала как можно тише:

– Я знаю, где скрывается Ноель Скол, брат первой жертвы, Вигго Скола. Они участвовали в одном из дел связанном с имуществом. Умер их неродной дядя. Тот, что воспитывал братьев на пару со своей женой, миссис Ясперсон.

– Старухой из дома престарелых? – отложила сигарету Жаклин.

– Да, четверть наследства он оставил им, еще по части – собственным детям, которые теперь в Швеции не живут. Меньше всего досталось жене. Они не особо ладили. Хотели развестись еще после рождения детей, но процесс этот запустили, а, в конце концов, бросили, как это обычно бывает. Разумеется, факт этот женщину не обрадовал. Видимо, старик полагал, что та протянет свой короткий срок на государственные средства, и особых нужд у нее нет. Скупая и жалкая, она жила в одиночестве до конца дней. В целом, ей можно посочувствовать. Дети за наследством отца даже не приехали, не говоря уже об ее похоронах.