Анна Тодд - Самая темная луна

«What We Had» – Sody

«Falling» – Harry Styles

«Possibility» – Lykke Li

«Little Did You Know» – «Alex & Sierra»

«July» – Noah Cyrus

«Little Bit of You» – Kevin Garrett

«Idfc» – blackbear

«Poser» – Grace VanderWaal

«Lost On You» – Lewis Capaldi

«Before You Go» – Lewis Capaldi

«Hollow» – James Smith

«Lost Without You» – Freya Ridings

«The Light» – «The Album Leaf»

«Lie» – NF

«Love in The Dark» – Jessie Reyez

«When the Party’s Over» – Billie Eilish

«Watch» – Billie Eilish

«Rest» – Minke

«The Other» (гитарная версия) – Lauv

«Unspoken» – Aaron Smith

«Can We Kiss Forever?» – Kina, Adriana Proenza

Каэл, 2019

От черных нарядов болят глаза. Давно я не видел столько людей в одинаковом облачении. С годами у меня выработалась привычка к защитной форме, и я до сих пор выискиваю ее в гражданском мире, хотя в армии уже не служу. Иногда я скучаю по привилегии носить одно и то же каждый день. Снимаю с вешалки очередной пиджак, только из химчистки, и вспоминаю военную куртку, грязную и задубелую от песка: она даже поскрипывала, пока мы часами маршировали под палящим солнцем Джорджии. Моя рука тянется под рубашку, нащупывает на шее армейские жетоны.

Я не из тех, кто носит их для хвастовства или ради бесплатной выпивки в баре; я ношу жетоны потому, что тяжесть металла на груди помогает твердо стоять на ногах. Вряд ли я их когда-нибудь сниму.

– Прохладно, – говорит мама.

Я оставляю жетоны в покое и кладу руки на колени.

– Накинешь мой пиджак? – предлагаю.

Она качает головой.

– Тело нужно хранить в холоде, – произносит знакомый голос.

– Ты, я смотрю, не меняешься, извращенец. – Я обнимаю Сильвина.

Он сильно похудел с тех пор, как мы обнимались в последний раз.

– Ты, я смотрю, тоже. – Сильвин бьет меня по руке.

Мама поглядывает неодобрительно и бьет его чуть сильнее, чем он ударил меня.

– А ну прекрати, – командует она.

– Сколько раз я это слышал? – Сильвин обнимает маму, и та расплывается в улыбке.

Они встречались мало, однако маме он нравился, хоть и был хамоватым засранцем с идиотским чувством юмора. Этот извращенный юмор спасал нас в самые тяжелые времена, так что мне Сильвин тоже нравился.

– Ты как, дружище?

Я спрашиваю обыденно, но понимаю – ему сейчас, наверное, больнее, чем остальным в церкви. Как мне в прошлый раз.

Сильвин прочищает горло, моргает покрасневшими глазами.

– Неплохо, Мартин. Я… м-м… неплохо. Хотелось бы торчать не тут, а в Вегасе, с какой-нибудь порнозвездой, проматывать ее денежки. – Он смущенно смеется.

– Ну, кому не хотелось бы, – осторожно шучу я в ответ.

Зачем бередить раны? Иногда лучше ничего не чувствовать.

– Сядешь с нами? Или у тебя уже есть место? – говорю я.

– Мы же не на концерте, дубина! – со смехом заявляет Сильвин и садится рядом с мамой.

Идиотский смех Сильвина – единственный намек на радость во всей церкви, пусть он и маскирует глубокую печаль. С потолка сочится скорбь. Горе, пропитывающее человека насквозь и никогда не смывающееся. Оно видно невооруженным глазом. Бремя, которое всегда с тобой, бежит по венам вместе с кровью, давит на плечи. Сильвин со вздохом откидывается на скамье, тяжело обмякает на деревянном сиденье в попытке перевалить на него часть бремени. Глаза смотрят вперед, вдаль, куда-то в прошлое, которое не отпускает, не позволяет даже мечтать о покое. Сильвин слишком молод, чтобы выглядеть таким стариком… Он резко сдал, а ведь раньше мы называли его «пупсиком». Дразнили за кукольное личико, пародировали южный говор. Сильвин из Миссисипи; во время нашей первой операции он напоминал пятнадцатилетнего мальчишку, теперь же выглядел старше меня. Пупсик, как именовал его весь взвод, сильно повзрослел с той истории, когда на лицо ему посыпались с неба ошметки сырого тунца. Мой мозг вновь взорвало, я с ужасом понял, что ливень состоит из кусков человеческой плоти, а не из рыбы. Я стоял совсем близко, на носок моего армейского ботинка шлепнулся палец с обручальным кольцом. Джонсон изменился в лице: повернул голову и обнаружил, что его боевого товарища, Кокса, больше нет рядом. В глазах Джонсона что-то вспыхнуло и тут же погасло; он вскинул автомат и двинулся дальше. Больше Джонсон о друге не упоминал и не проронил ни слова, пока беременная вдова Кокса плакала на его похоронах. Сегодня, кстати, все до жути напоминает те похороны.

Я оглядываюсь в поисках часов. Разве не пора? Скорей бы с этим покончить. Все похороны одинаковы. По крайней мере армейские, а других я не видел с детства. С тех пор как я стал новобранцем, побывал минимум на десяти похоронах. То есть десять раз я молча сидел на деревянной скамье и рассматривал лица солдат, глядящих вдаль и привычно сжимающих губы в прямую линию. Десять раз беспокойные дети, которые и жизни-то не понимают, что уж говорить о смерти, ползали у ног родителей. Десять раз в толпе раздавались рыдания. К счастью, лишь половина покойных имела семью, поэтому рыдающих жен, чья жизнь разлетелась в клочья и переменилась навсегда, было только пять.