Олег Сухамера - Дети грядущей ночи

Поп согнулся, пытаясь не расшибить голову о низкий дверной косяк, но все же задел его могучим лбом. Бархатный клобук слетел и покатился на пол.

– От же, етить… – отец Филипп, сам того не желая, выругался, запыхтел и в клубах морозного пара боком втиснулся в полумрак хаты. Кряхтя, поднял свой головной убор, сощурился, привыкая к неяркому свету свечей.

Мишка и Ганна, прятавшиеся на полатях, так и прыснули со смеху. Уж больно отец Филипп в своем желтом, под золото, фартуке смотрелся в их халупе неуместно. Был он точь-в-точь как та яркая заморская птица павлин с заветной жестяной банки из-под чая, где мамка прятала копеечки и серебряный перстень-печатку – ее приданое, память о благородном шляхетском происхождении.

– Мир дому сему! – отец Филипп поклонился, насколько позволял толстый живот, перекрестился на образа в красном углу, тяжко вздохнул, изобразив сострадание: все как положено в тяжкой ситуации. Стоявшие возле покойника подростки Сергей и Стась отошли к стенам, давая проход к телу батьки. Софья вскочила с лавки у гроба, засуетилась, в почтении сложила руки лодочкой на груди. Клюнула по-птичьи в пухлую длань священника, а наперсный крест поцеловала от души, почти страстно, словно ждала чуда воскрешения погибшего мужа. Замерла, сжала страдальчески рот, смиряясь с реальностью, всхлипнула, задохнулась и зашлась в рыданиях, заливая вдовьими слезами могучую грудь батюшки.

– Ну-ну, буде, буде… – смущенно забасил поп, мягко отстраняя голову женщины в черном платке. Он ловко, словно фокусник, извлек из недр рясы коробку с походным набором священнослужителя. Отвинтил крышку от серебряной посудинки со святой водой, сунул кисточку внутрь и щедро окропил покойника и стоящих поодаль братьев. Коренастый Стась лишь поморщился, высокий Сергей едва заметно улыбнулся, как полагается старшему мужику в семье. Мишке и малой Ганне тоже досталось «дождика», они тут же принялись слизывать капельки со щек друг друга: а вдруг они сладкие?

Софья взяла себя в руки, зло зыркнула на малышей, подняла лицо к дощатому потолку, вспомнив о благородном воспитании, широко, истово перекрестилась и села на лавку. Всматривалась в бледное восковое лицо, думая, что оно лишь отдаленно напоминает ее заводного и веселого Ивана.

– Со святыми упокой, со святыми упокой! – доносилось мерное гудение отца Филиппа. Качалось и повизгивало цепями в такт потрескивающим в печи поленьям сочившееся ладаном кадило. Трехлетняя Ганна сладко засопела и задремала, упершись острыми кулачками в спину брата. Мишка в очередной раз справился с острым комком в горле, всхлипнул и сам не заметил, как провалился в беспокойный сон.

Снилось Мишке, что плывут они с батей по широкому перебродскому озеру Набист. Иван мощно работает длинными веслами, мерно скрипят уключины, солнце заливает необъятную водную гладь, а домишки, облепившие берег, становятся все меньше и призрачней – еще чуток, и растворятся в линии водного горизонта. Далеко отплыли, кругом, куда ни глянь, вода. Вдруг батя кладет весла на крутые борта деревянной лодки, смотрит на сына строго и слегка презрительно:

– Что ж ты, Мишка, не сберег меня? Как так? Почему не отбил от Лозовских?

– Дык я пробовал, бать!

– Пробовал он… Плохо, видать. Надо было Серегу со Стасем звать, они б, небось, справились. А ты вот не уберег отца. Не стыдно? Эх, сын…

– Бать, я хотел! Так эти… кони здоровые! Че им я? Мне вон губу разбили, гля! Ты не обижайся, пожалуйста. Мы с Ганкой к тебе на кладбище кажен день бегать будем, посмотришь вот, и Стась, и Серега. Че встал? Поехали что ли дальше?

– Да приплыли мы уже, сынок.

– О как? А удочки где? Не взяли? Какой ты, батя, забывчивый все же. Придется обратно теперь.

– Не придется, Мишка, не придется уж…

Непонятно откуда вдруг подул холодный ветер. Лодку закачало, да так, что Мишке пришлось ухватиться за деревянную лавку-распорку. Древний дедовский човен застонал раненым зверем, захохотали невесть откуда взявшиеся чайки, трухлявая посудина закачалась и просела, впуская в себя ручейки черной воды.

А батя вдруг стал серьезен. Выпрямился, встал во весь свой немаленький рост, раскинул руки навстречу ветру и брызгам и сиганул прямо в студеные волны.

– Ты чего?! Холодно! Папка! Папка-а-а! – в ужасе заорал Мишка.

Но тут утлое суденышко подняло к самому свинцовому небу и медленно-медленно, и от того еще более мучительно, обрушило в глубь реки. Небеса покрылись теменью, и исчезли все звуки. Выбрался из закоулков этой странной тиши давний кошмар: Мишка снова тонул. Мальчик задержал дыхание и даже смог широко открыть глаза и разглядеть в бездонной пучине белеющее тело отца, плавно удаляющееся в бездну. Рванулся было за ним, но увидел, что и не отец это вовсе, а огромная белая рыбина. Она парила над зелеными лохмами водорослей, медленно и важно махала могучими плавниками, словно приглашая Мишку на дно погостить в своем подводном царстве.