Юлия Панченко: Возмездие (СИ)

Да, этот физически сильный, крепкий мужчина, возьмет и выстрелит! В самом деле — что стоит ему начать на курок, быстрым движением вскинув дуло? Миг и готово.

Тогда, в то самое течение минуты, я всем телом, всем сознанием ощутила — как прекрасна жизнь. Как замечательно просто дышать, видеть. Как непередаваемо славно просто быть. Быть жуком, муравьем, букашкой, человеком, быть никем, но жить. Впитывать запахи и звуки, становиться свидетелем новых рассветов, урожая, рождения — пусть это будут котята или соседские дети, все равно, только бы просто быть. Можно даже ночевать в картонной коробке или в бескраем поле среди пищащих полевок и кисловатого запаха ржи, только бы смотреть в бесконечное небо, видеть, как осыпаются градом звезды. Недоедать, но быть благодарным за каждый доставшийся кусок хлеба. По сути, ведь не нужно ничего больше — ни разносолов, ни изобилия, только бы жить.

И никогда, никогда не умирать.

Наверное, каждый человек, глядя смерти в лицо, переживает подобный катарсис, и я не стала исключением.

Золотистый восход, багряные полосы на востоке неба, тишина, величие деревьев — мне почудился Бог во всей этой благодати. И мелкой стала обида на него. Как можно злиться на свет? Или на воздух? Разумно ли ругать собаку, за то, что она лает?

А Бог — жесток.

Я запрокинула голову и посмотрела на небо. Оно было ясным, с легкой розовинкой. День обещал быть солнечным.

— Прости меня, — неслышно сказала в небо и перевела взгляд на Мидаса.

Глаза в глаза. Не мигая, снова боясь пошевелиться.

Стало зябко в легком платье, на непрогретой еще поляне у леса.

— Сколько еще? — спросила у Третьего.

Терпеть дальше не было сил. Казалось, что вот-вот упаду или сердце разорвется.

Мидас нахмурился, скривил губы привычным, наверное, жестом. Упрямые складки собрались у переносицы. Он не стал издеваться и переспрашивать о чем речь. Вскинул автомат, а я зажмурилась. Через секунду что-то холодное ткнулось в грудь, а над ухом раздалось злое:

— Дура. Никогда таких блаженных не встречал. Запоминай, что скажу, юродивая. Забываешь последние сутки, будто не было их вовсе. Все, что произошло в старой кибитке — приснилось тебе, глупая фантазерка. Начнешь болтать — только себе хуже сделаешь. Нашего мини-отряда уже через час тут не будет, а тебе жить с клеймом придется. Уяснила? — его горячее дыхание щекотало кожу, но мне было зябко.

Трясло всю.

Не открывая глаз, закивала часто-часто. Слезы — горячие, колючие, потекли от страха, бессилия, неверия. От всепоглощающей надежды. От нее — безумной, ослепляюще-яркой, подкосились ноги, и если бы не мужчина с автоматом напротив, я бы упала.

Мидас продолжил говорить, прислонившись еще теснее:

— Через пару километров будет деревенька. Пойдешь по колее, не заблудишься. Скажешь, что заплутала, добрые люди подскажут куда идти, и поведают о расписании автобуса. Все поняла? Повтори.

Запинаясь, утирая щекочущие кожу слезы, я прошептала:

— Я… все приснилось. Ничего… почудилось все, представляешь? Пешком до села, потом на автобусе.

— Славно. Только вот еще что, — на этом он обхватил мое лицо ладонями, наклонился и грубо, по-звериному, поцеловал.

Язык его напористо, властно раскрыл мои губы, скользнул в рот. Губы жгло, по коже сновали мурашки, подкашивались ноги. Я вцепилась в лацканы его камуфляжной куртки, чтобы не осесть к ногам.

Мидас, увлекшись, впечатал меня, прижал к себе с грубой силой. Так, что я почувствовала его бешеный пульс, оглушающий грохот сердца. Холод стали и шершавую текстуру перевязи.

От него пахло пылью, сигаретами, машинным маслом. Так странно и так… приятно. Тогда я еще не знала, что сама жизнь теперь будет для меня так пахнуть.

Дыхание совсем сбилось, и он внезапно отпустил меня, отошел.

Я пошатнулась, но устояла, а Мидас сказал:

— Такая сладкая, сладкая девочка, жаль, не попробовал, но на сегодня тебе впечатлений хватит. Топай, и помни — все приснилось.

Я моргнула раз, другой, а потом отвернулась и медленно, деревянными шажочками побрела вдоль дороги. Шла, с минуты на минуту ожидая выстрела в спину. Вдруг, обманул? Тяжело ведь стрелять в упор.

Но, вместо выстрела послышалось сытое урчание мотора, шуршание колес и звук удаляющегося, уезжающего прочь, автомобиля.

Я засмеялась — до слез, до хрипоты, закружилась, и, ни разу не обернувшись назад, побежала — откуда только силы взялись?

***

Добралась до села часам к десяти. Деревенские, чаще всего, как один люди ранние: выходят на прополку перед обеденным зноем, а на полив после душной жары. В это утреннее, но неукротимо приближающееся к зною время, пришлось побродить по деревне, чтобы увидеть кого-то из людей поблизости, а не на огороде. Мне не хотелось запоминаться и выделяться, бродяжничая по пустым улицам, но выхода не было, и в скором времени — повезло.