Валентина Панченко: Происшествие на ярмарке

Валентина ПАНЧЕНКО

ПРОИСШЕСТВИЕ НА ЯРМАРКЕ

Повесть

В углу маленького ресторанчика, разместившегося в носовой части рейсового пассажирского парохода, курсирующего между Казанью и Нижним Новгородом, сидели двое. Один - щуплый долговязый парень, по имени Виталий, прижимался к стене, исподлобья наблюдая за публикой. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, стеснялся. Другой - его звали Евгений Николаевич - наоборот, держался легко и уверенно, по всему было видно, что он в родной стихии.

Заказали стерляжью уху и водку. Там, где полукруглый буфет с зеркальными полками, уставленными бутылками, разделял залу как бы на две части - одну, более просторную, для посетителей низшего сословия и другую, всего на три столика, для избранных, - играл оркестр. Его дребезжащие звуки рвались в открытые окна, занавешенные грязными, непонятного цвета шторами. Легкий ветер, лениво поигрывая оконными тряпицами, нисколько не разбавлял наполненную винными парами, запахами пота, духов и бриолина пряную духоту прокуренного помещения.

Евгений Николаевич ловко опрокинул добрую половину графина во вместительные рюмки. Виталий вдруг ощутил легкое головокружение. Он впервые попал в такую обстановку. Сначала даже вспотел от напряжения: ему казалось, будто все видят его насквозь - и какой он непутевый, и то, что он ест и пьет на чужой счет, и что вообще ему не место за этим столом. Словом, робость овладела Виталием до такой степени, что он даже испугался. Но хмель, спасительный хмель, ровными плавными кругами обволакивающий мозг, постепенно "отморозил" его. Он вдруг удивился, прислушиваясь к музыке. Как могут всего три человека: слепой с изъеденным оспой лицом баянист, молодой, но лысый крепыш - скрипач и пианист - заросший бородой и усами детина, - как могут они так легко, словно нож в масло, входить в душу. И душа сразу становилась шире, она вбирала в себя с одинаковым наслаждением и пьяную песню сидящих в углу мордвинов, и взрывной смех неизвестно чему радующейся девки за соседним столиком.

А Евгений Николаевич, наоборот, после выпивки поскучнел, стал туповато и даже с какой-то злостью разглядывать публику. На вид ему было около тридцати. Тонкие бледные полоски губ с глубокими полудужьями морщин по бокам и низкие бакенбарды старили его. А массивный подбородок, плотный ряд красивых крепких зубов, глаза с каким-то мятущимся, неспокойным блеском говорили о сильном характере. Именно эта затаенная сила потянула парня к Евгению Николаевичу.

Он объявился в их доме перед ужином. Виталий только что возвратился из клуба, где было собрание деревенской молодежи.

Оказалось, гость хорошо знал отца, которого Виталий не помнил, но о котором часто думал, особенно в последнее время. Мать, украдкой смахивая набегающие слезы, потчевала пришедшего чем могла и слушала, тяжело вздыхая, его рассказ.

- Так что мы в родстве с вами, - говорил Евгений Николаевич. - Вот ты, - он потрепал Виталия по волосам, - приходишься мне двоюродным племянником.

- Ой, спасибо вам за доброе слово, - причитала мать. - Смотрю на вас и как будто голос Ивана слышу. Куда же вы путь держите? Может, останетесь погостить у нас. В Волге покупаетесь, погода хорошая...

- Тороплюсь в Нижний на ярмарку, - сказал Евгений Николаевич, вставая со скамьи.

- Вот здорово! - невольно вырвалось у Виталия.

- Что, мечтаешь там побывать? Так поехали вместе.

- Ой, правда, мам, можно я тоже поеду?

- А в самом деле. Почему бы и не отпустить парня? Собирайся, пострел, - одобрил объявившийся родственник.

Мать с укоризной посмотрела на сына, но почти сразу же сдалась: через день Евгений Николаевич обещал прислать его обратно.

Виталий так обрадовался этой поездке, такой благодарностью проникся к дяде, что за быстрыми сборами, хлопотами забыл рассказать о том, что случилось в их деревне накануне. И вот сейчас, на пароходе, события минувшего дня вдруг ожили в его памяти.

На сцене, устроенной в старом, полуразвалившемся амбаре, комсомольские активисты разыграли спектакль о попе. Сначала батюшка в длинной рясе усиленно молился на купола нарисованной на простыне церкви, потом крестил стоявших перед ним на коленях девушку и бородатого мужика, которые в знак благодарности предподнесли ему сало и живого гуся. Этот гусь никак не хотел спокойно сидеть в корзине: удивленно, сперва с испугом, а потом все смелее и смелее вытягивал голову и вдруг подал голос, да так громко и неожиданно, что Генка Кривеньков, игравший главную роль, резко отпрянул назад, так что у него слетели очки (он и на сцене их не снимал, был ужасно близоруким). Получилось очень смешно. Надев очки, поп поспешно забрал "подарки" и с опаской унес корзину с гусем за занавес.