Валентина Панченко: Происшествие на ярмарке

С полминуты сцена была пуста, лишь клубы махорочного дыма наплывали на нее из "зала". Кто-то нетерпеливо крикнул: "Конец, что ли?" Кто-то встал, направляясь к выходу. Но тут снова показались артисты. Генка-поп взобрался верхом на "крестьянина" и поехал. Рядом шла девушка, которой он оказывал усиленные знаки внимания.

Никто не хотел признавать в очкарике священника. Опять раздалась реплика:

- Ты бы с ней вечерком за кустиком лучше покалякал, чего ж на виду у всех-то?..

Генка спрыгнул на пол и, подняв полу рясы, полез за чем-то в карман. Видимо, театральная часть на этом завершалась. Наконец под шум развеселившейся молодежи "батюшка" достал газету и потряс ею над головой, одновременно призывая к порядку. Стало тихо.

- Так вот!.. Значит, сейчас я вам скажу о том, как на все, что вы только что видели, смотрят сознательные служители культа, не чета нашему деревенскому попу Алексею, пусть он и до сего времени кое-кем из вас уважаемый и почитаемый. - Генка зашелестел страницами. - Ага, нашел. Слушайте, что пишет один человек из соседнего района, который верой и правдой служил богу много лет. "Прошу поместить следующее мое заявление. Я снимаю с себя сан священника, так как пришел к убеждению, что религия затемняет сознательность масс". Слышали? Черным по белому - "затемняет сознательность". А отсюда следует, что в нашей деревне еще многие темные ходят, потому как наш батюшка не отрекся от своей вредительской деятельности.

- Чего же ты хочешь? - послышалось из задних рядов. - Может, ему тоже такое заявление сделать?

- Вот именно. - Геннадий поправил очки. - Мы должны потребовать от него, чтобы он поддержал движение попов и отрекся от своего сана добровольно. И чем быстрее, тем лучше.

В это время с шумом распахнулась дверь, и все увидели в ее проеме попа Алексея. Он тяжело дышал, был бледен. Стараясь сдержать дыхание, дрожащим, почти плачущим голосом в наступившей тишине проговорил:

- Церковь нашу, невиданное дело, обесчестили!

- Как? Не может быть!

- Обокрали, ироды. Помогите мне вора обнаружить, очень вас прошу, молодые смышленые отроки, на вас мои надежды и упования. Не гневите Бога бесстыдством своим...

И смолк. Агитатор попробовал было хорохориться:

- Легок на помине. Глядите, люди добрые, он еще и жалуется. Никакие поповские штучки-дрючки не должны нами теперь восприниматься всерьез...

- Оставь, - оборвали его. - Давай сюда, Алексей Пантелеймонович, расскажи народу, что случилось. Неужели и вправду в наших местах завелся жулик, посягнувший на чужое? Не может этого быть, не верится что-то. Проходи, проходи на сцену. Расскажи все по порядку и не торопясь...

Священник, жалостливо скрестив руки на груди, вдруг высоким и громким голосом запричитал:

- Не было еще в мою бытность в этих местах гнуснее и позорнее явления, чем нынешний случай! Обворовать святая святых наших мирян, унести золотые подсвечники, ободрать золото с амвона и сорвать с уготованного места несколько дорогостоящих икон с изображениями святых - это ли не позорнейший, не пресквернейший факт, который тяжким бременем ложится на все души наши!..

Генка вконец был растерян. Известие обескуражило его и уж никак не входило в программу вечера. Но он еще не терял надежды.

- Вы слышали? - торжествующе обратился он к "залу". - Уже сами обстоятельства, так сказать, объективная действительность выступают против церковных устоев. Никогда не было у нас такого, а тут - на тебе! Это знак, который мы должны рассматривать как открытый намек всем, кто не хочет отказываться от одурманивания народа, от служения богу...

Виталий молча слушал. Непонятное волнение закралось в душу. Это было совсем не похоже на представление. Сама жизнь ворвалась в амбар-театр.

На улице между тем пошел дождь. Его тугие капли забарабанили по железной крыше, и почти тут же их удары слились в мощный гул. Сразу же сквозь многочисленные дыры в крыше тонкие холодные струйки потекли серебристыми нитями на зрителей и "артистов". Геннадий вынужден был даже сменить место, потому что как раз над его головой зияла большая проржавленная дыра. Виталик натянул на голову сатиновую косоворотку, то же самое сделали и другие. Никто не расходился.

Бледный поп попытался возразить Геннадию, но голос у него сорвался. Прямо на старика стекала ржавая вода, однако он не двигался с места, словно пришитый. Смешно дернул носом, провел рукой по лицу. Было похоже, что он вот-вот заплачет.

- Отче, допрыгался, - проговорил неторопливо Федор Связной - крепкий носатый парень с маленькими поросячьими глазками на скуластом лице. - А ведь тебе давно было говорено: не мути наших старых баб и дедов, убирайся по-хорошему восвояси. Теперь за все эти беззакония будешь нести ответ. Сам, собственной персоной. Но неужели и вправду обворовали? - усомнился он.