Дарья Плещеева - Береговая стража

О своем резком поведении с Шапошниковым Федька пожалела, когда пришлось самой шнуроваться. У него это ловко получалось, а звать – как-то нехорошо.

Она понеслась в театр, ощущая свою жизнь в это утро – как полет навстречу счастью. Солнце победно сияло, с непривычки его радостный свет слепил глаза. Выскочив на Садовую, Федька сразу увидела извозчика, что, высадив седока у края Зеркальной линии Гостиного двора, собрался поворачивать, чтобы выехать на Невский. Она замахала руками, закричала: «Стой, стой!», побежала наперерез, чуть не попала под копыта великолепного рысака, удачно отскочила и вдруг засмеялась.

Такой она раньше не бывала, кажется, ни разу.

В уборной фигуранток стоял обычный галдеж – все помогали друг дружке поспешно снять платья и надевали простые юбки для занятий, обувались в мягкие кожаные туфли с завязками. Волосами, заплетя в косы, окручивали голову, сверху кое-кто надевал маленький чепчик. И все были в драгоценностях – с перстеньками, сережками, медальонами. Оставишь в уборной – поминай как звали.

Пока Федька собиралась, все убежали. Помчалась и она, кутаясь в шаль – без шали нельзя, во время репетиции нужно сохранять тепло.

На мужской стороне была та же суета – фигуранты спешили в зал, и последним, конечно, плелся лентяй Петрушка.

Федька вошла и сразу направилась к свободному месту у палки. Поставив к стене танцевальные туфли, повесив на палку шаль, она стала разминаться – приседать в деми-плие, проделывать простые батманы, стараясь при этом как можно сильнее напрягать работающую ногу – чтобы всю ее схватить мышечным усилием, всю ощутить. Рядом встала Малаша.

– Приходил? – шепнула Федька.

– Нет.

– Господи Иисусе… И ничего не передавал? Записочки?

– Нет.

Тут вошел танцмейстер, гаркнул на болтающих фигуранток, все выпрямились у палки, все положили на нее правую руку, ноги установили в правильную третью позицию и уставились на танцмейстера. Он молча задал ладонями комбинацию и взялся за скрипку. Урок начался.

Федька проделывала все движения сосредоточенно, в полную ногу. Она вводила и тело, и голову в то состояние, когда не сам танцуешь на середине зала, а словно кто-то другой руководит твоим вышколенным телом, подвешивает тебя в воздухе, запустив незримый крючок где-то меж лопаток, а ты знай разводи руками и перебирай ногами.

Это она умела – и могла мысленно искать Саньку в петербургских просторах. Найти ночлег за деньги нетрудно – у него наверняка есть при себе сколько-то, да еще тот рубль. Что помешало прийти к Малаше?

Федька не была ревнива – смирилась с тем, что ее избранник посещает Анюту, а что до Глафиры – так за эту тайную страсть она Саньку даже уважала. Недавно вошло в моду словечко «романтический» – так что способность Санькина к безмолвному чувству получила достойное определение.

Могло ли быть, что Санька, найдя укрытие, оказался в чьей-то постели?

Некстати вспомнился пронизывающий взгляд Шапошникова. Отчего-то живописец не одобрял любви, которая владела Федькой, и от этого на душе делалось тревожно. Однако его просьбу следовало выполнить.

Мужчины занимались в другом зале, и Федька увидела их, когда урок окончился и всю береговую стражу свели вместе – разучивать фигуры для нового балета «Деревенский праздник». В этот день намечено было сводить вчерне новые фигуры береговой стражи и сольные танцевальные арии.

Господин Канциани дал служителю листок, и тот под его присмот ром стал чертить на полу мелом длинные линии и дуги. Танцовщики и танцовщицы переобувались – снимали мягкие туфли для урока, надевали другие, на крутых каблучках и с пряжками. Федька окинула взглядом компанию фигурантов – Сеньки-красавчика среди них не было. Она подошла к Бориске.

– Где красавчик наш, не знаешь?

– С утра не появлялся. Пригрелся под бочком у своей купчихи, – шепнул Бориска, – и вылезать ему оттуда неохота.

Пришли дансеры и дансерки, стали особо, всячески показывая, что они тут – знать, аристократы. Мария Казасси и Катерина Бонафини нарочито громко разговаривали по-итальянски. Лепик что-то втолковывал Канциани по-французски, вдруг рассердился, отскочил, встал в позу и вполноги прошел кусок из своего выхода; Канциани замахал рукой так, что всем стало понятно: нет-нет-нет, этого, пока я жив, в балете не будет.

Федька подошла поближе – по-французски она хорошо понимала, изъяснялась похуже. Но балетмейстер и Лепик уже не спорили, а дружно ругали фигурантов.