Ди Темида - Excommunicado

Только лишь послушно киваю, совсем как когда-то в детстве на любое родительское наставление, и потом быстрыми движениями протираю глаза.

– Я… Я могу заночевать у тебя сегодня? Машина осталась у кабинета мистера Моргана, и мне не хочется снова брать такси…

Если этот факт как-то и озадачивает отца, он не забрасывает меня вопросами. Про поход в католическую церковь рассказывать не собираюсь, скорее, не потому, что он не поймёт логики поступка и начнёт нотацию, а потому, что мой папа – довольно убежденный протестант.

– Боже, Джейн, ну конечно, – он забавно вскидывает руки, будто я сморозила несусветную глупость. – Это и твой дом тоже, о чём речь… Я попрошу Аманду подготовить твою старую комнату, а Гарри заберёт машину – утром она будет здесь. Только скажи адрес.

Я немного сбивчиво диктую ему улицу и дом, где прохожу терапию, чтобы отец передал информацию своему водителю. И медленно поднимаюсь с места.

– Выспись и отдохни как следует, милая, – отец мягко касается моей руки, чуть сжав её. И затем едва слышно добавляет: – Жизнь продолжается, Джейн. Чем скорее ты это примешь, тем скорее выберешься из тьмы.

***

Я прокручиваю в голове последние слова отца, пока шаркающим шагом поднимаюсь в свою прежнюю спальню. Здесь всё, как и раньше, разве что нет подростковых плакатов любимых групп, косметики, яркой одежды, а позже – огромных стопок учебников по юриспруденции. Чистая, без излишеств, уже обставленная в строгих тонах и всегда готовая встретить хозяйку, хоть та и не была здесь лет десять, комната.

Снимая с себя одежду, я продолжаю ввинчивать ржавыми гвоздями острое «тьма» в мысли и почти физически ощущаю, как она, словно рассеивающееся чёрное вещество из разбитой склянки, обволакивает сознание.

Прохожу в ванную в нижнем белье, старательно избегая смотреть на своё отражение в зеркале. Моя новая фобия…

Чем скорее ты это примешь, тем скорее выберешься из тьмы.

Пожалуй, это то, в чём мой всегда всезнающий отец сейчас неправ.

Приглушённый свет над раковиной почему-то раздражает.

Открыв кран, я немигающим, пустым взглядом всматриваюсь в льющуюся воду. И боюсь поднять глаза к зеркалу. Медленно отсчитываю про себя до десяти…

Раз. Два.

Я соткана из этой тьмы. И лишь внешняя оболочка продолжает это скрывать. Её мой муж считал привлекательной; я же всегда относилась к ней, как к набору определенных черт, изгибов, линий, которые можно выгодно или не очень преподнести с помощью одежды и макияжа.

Ничего особенного…

Всего лишь оболочка.

На которую сейчас мне больно и тошно смотреть.

Три, четыре…

Ведомая невидимой силой, словно марионетка, которую дёрнули за нить в шее, я всё же вскидываю подбородок.

Измученный взгляд, в который раз за день застланный непролившимися пока слезами, скользит по ключицам и плечам…

Пять.

Разглядываю свою фигуру мучительно долго, не в состоянии теперь отвернуться. И в тот момент, когда взор останавливается на груди под плотной тканью бежевого бюстгальтера, меня будто пронзает раскаленной иглой в виски. Веки распахиваются, и дыхание неритмично учащается.

Шесть, семь…

Я пытаюсь отогнать от себя возникшую назойливую и почти сумасшедшую мысль, но не получается – глаза шарят по отражению, всматриваясь теперь ещё и в белые растяжки на животе возле пупка. Их много, очень много… Как растресканная поверхность остывшей лавы на земле после извержения вулкана.

Потом взор снова возвращается к груди. Кожа растянута, не так свежа и упруга, как раньше… И непрошенная мысль усиливает своё влияние, терзая мой мозг до исступления.

Восемь.

Не хочу об этом думать, не хочу!..

Мы только с мистером Морганом научились блокировать всё, что связано с ним . С ними, с тем днём…

Какого черта я чувствую всё это так, словно заново переживаю свой самый страшный кошмар?

Всхлипнув, всё-таки даю волю слезам, на автомате и слишком медленно снимаю с себя белье, продлевая агонию. Освобожденная из чашек грудь немного провисает, всем своим видом говоря о том, что бюстгальтер лучше никогда не снимать.

И растяжки… Чёртовы растяжки…

Девять.

Я закусываю запястье, чтобы заглушить рвущийся наружу вой, и захлебываюсь слезами. Как и захлебываюсь теперь до одури пульсирующей мыслью в голове: я избавилась от его одежды, фотографий, игрушек и части воспоминаний – благодаря терапии водрузила их в дальний угол разума. Но от собственного тела, когда-то выносившего новую жизнь и всем своим видом сейчас напоминавшего мне об этом, я не избавлюсь.