Ди Темида - Excommunicado

Иногда мне кажется, что чем больше на мне слоев одежды, тем толще невидимая броня на моей сущности.

Едва Аманда скрывается за дверью кабинета, я хрипло проговариваю, разлепив потрескавшиеся от мороза губы:

– Мне и нельзя. Не сочетается с «Селексой». 2 2 Является одним из самых популярных антидепрессантов в Америке наряду с «Прозаком».

Папа внимательным взглядом озирает меня, скорее, угадывая за озвученным названием мрачное «антидепрессанты», нежели зная наверняка, о каких таблетках идёт речь, а затем, оставив свой стакан на крепком дубовом столе, подходит ко мне.

Терракотового цвета кожа кресла напротив мелодично скрипит под его весом, и взгляд прозрачно-голубых глаз отца устремляется в моё лицо, которое я больше всего на свете сейчас хочу спрятать в ладонях.

Как и всю себя в какой-нибудь скорлупе.

– Ты до сих пор их принимаешь, Джейн?..

– Мистер Морган говорит, что…

– Послушай, – нетерпеливо, но мягко перебивает отец, сдвинув брови. Он наклоняется, и дорогой шелковый галстук тёмно-синего цвета медленно спадает вперёд. – Солнышко, это ведь не шутки. Прошёл уже год…

– Вот именно, – голос впервые за последнее время обретает твердость, и я устало откидываюсь назад. Избегая его взора, смотрю в потолок, бессмысленно разглядывая витиеватые лепнины. Так проще удержать слёзы внутри глазниц. – Сегодня год, пап. Двенадцать чёртовых месяцев. А ощущение, будто это произошло вчера…

Повисшее мазутом в воздухе молчание не затягивается – я почти сразу добавляю невпопад, не позволяя отцу что-то сказать:

– Мне страшно.

В какой-то миг всё-таки набираюсь смелости и медленно перевожу на него, молчаливо ожидающего, взгляд, отмечая про себя тёмные круги под родными глазами, свидетельствующие о множестве бессонных ночей и постоянной подготовке к предвыборной кампании, седину на висках, появившуюся совсем недавно, и жесткие, но привлекательные линии лица. Напрягшиеся от моих последних слов.

– Очень страшно, – слабым эхом повторяю ещё раз. Я кусаю щеку изнутри, еле сдерживая абсолютно неконтролируемые рыдания, просящиеся наружу: они стали моим постоянным спутником, изводя последние крупицы адекватности всё больше и больше. – Я боюсь, что правда когда-нибудь вскроется, и тогда…

– Джейн! – восклицает отец, протянув руку и коснувшись моего плеча. Сжав его, – слишком крепко, хоть и ободряюще – он настойчивым тоном продолжает: – Всё осталось в прошлом. Ты достаточно занималась самобичеванием – перестань себя корить. Мы исправили ситуацию настолько, насколько могли.

Вот он – сухой сенаторский тон, который отец обычно не использовал ни в общении со мной, ни с матерью, которой давно уже нет. Семь лет назад её унёс рак.

Но надо отдать должное – властная интонация слегка отрезвляет, и я в болезненном ожидании продолжаю смотреть на папу.

Хочу, чтобы он снова повторил то, что говорил мне так часто после их смерти.

И он видит это, чувствует. Вновь идёт на поводу, словно я – неуверенная в себе семилетняя девочка, завалившая роль в школьном спектакле, которую он должен утешить, а не почти тридцатилетняя женщина, обретшая лишь в нём свой единственный оплот поддержки.

И… соучастника.

– Ты ни в чём не виновата, моя дорогая, – почти шёпотом добавляет отец, одаряя меня убедительным взглядом. – По крайней мере, сейчас… Ты больше ни в чём не виновата.

Я судорожно вздыхаю и резко сжимаю губы, чтобы не дать вырваться трусливому всхлипу. Проморгавшись, сипло и жалко проговариваю, не замечая, как вонзаю ногти в ладонь:

– Я обязательно верну тебе всё до цента, когда…

Отец тут же отмахивается, жестом заставив меня умолкнуть, и стремительно поднимается с места, возвращаясь к столу. Хоть тема и не переведена, – она несомненно так же болезненна и для него – он уже тверже и спокойнее произносит:

– Ничего не хочу об этом слышать, – взяв стакан с виски, отец опрокидывает в себя часть, не поморщившись, и продолжает: – Сейчас ты должна направить все усилия на то, чтобы не обрушить свою карьеру окончательно, а не на желание собрать какие-то жалкие двести тысяч. Карьера, Джейн. Твоя цель – карьера, а не деньги. Ты просто обязана её сохранить. И полноценно вернуться к работе.

Не думаю, что он действительно считает подобную сумму «жалкой», но я не спорю, не поправляю его. На это нет ни желания, ни морального ресурса. Я всегда любила отца и всегда была благодарна за всё, что он делал для меня и для нашей семьи, и это – единственное нормальное человеческое чувство, которое осталось во мне незыблемым. Остальное – отмерло, продолжая гнить у меня внутри. Поэтому я не хочу портить эти любовь и признательность…