Генрих Оккервиль - Нелепая и смешная жизнь капитана К. Офицера без имени

Как это зачем? Полковая лошадь Марфа Ивановна предлагала мне настрогать пяток детишек, пока не поздно, и Лизавет Ивановна предлагала настрогать пяток-другой детишек, по сути то же самое, можно развести их и заполонить ими половину Лифляндскрй улицы, и они будут бегать и орать до глубокой темноты, а потом придут чудовища с Улицы Второго Поползновения, и все, если успеют, разбегутся по домам, захлопнув за собой входную дверь.

Мы идем по улице, и шепот и звуки малознакомых и безымянных вечерних птах сопровождают нас всю дорогу. Кто-то чирикает, кто-то щелкает, кто-то клевещет. Кругом возня и копошение маленьких пернатых тел. Взаимные взмахи крохотных крыл. «Я не знаю, что это именно за птица – говорит Вячеслав Самсонович – в нашем департаменте никто пока не отважился подобрать им правильного названия. Быть может, это двусторонний соловей». Я только пожимаю плечами, мол, мне-то какие дело. Двусторонний… Ну, пусть будет так. Разве это сейчас важно, в такую минуту?

Мы идем и молчим. Дождь заглушает наши шаги.

Раньше в Петербурге было миллион персицких слонов, они шлялись себе по улицам и весело трубили, возвещая весну, красоту и любовь, пока не вымерли от какого-то никчемного и неизвестного недуга. Фельшер кукушкин, осмотрев предпоследнего, который валялся в конвульсиях где-то на Зимней канавке, только развел руками: «Наш климат, природный и нравственный, для них физически и телесно невыносим… Да и государь, не для публики будет сказано, дает им порою слишком тяжелые и невыносимые поручения». Слоновий двор, куда любили заходить лучшие умы нашего города на чашечку-другую чаю или чего покрепче, опустел – и там обитают нынче ветер да крысы. Ветер воет, крысы пищат. Остался только один, последний – Вячеслав Самсонович, друг моей юности и сердца моего. Однажды, по большому секрету, он сказал мне за дружеской беседой: «Я здесь для того только и остался, друг мой сердечный, чтобы однажды восстать, возвестить и вострубить Страшный суд. Ты же знаешь, мою громогласную дудку услышат и на Сенной, и в Семенцах, и даже там, где простираются седые александрийские луга». Ну думаю, шутник же вы, Вячеслав Самсонович. Дай бог вам здоровья. Причем тут александрийские луга? С чего это вы взяли, что наступает конец времен? Вячеслав Самсонович с некоторых пор ходит в Департамент морских и небесных коммуникаций и проводит там некоторое время. «Чай, не пальцем в носу ковыряю». Ну да кто его знает. Пальцы у него неловкие, и не очень-то проворные и работящие, но зато мозги, да и вообще вся остальная необъятная голова – на вес золота.

На нем изящнейший мундир с шелковыми шнурками и завитками, которые завязаны на брюхе. А другие свисают до самой земли. Впрочем, не было на нем никакого особого мундира. Вячеслав Самсонович, как правило, шатался по городу в чем мать родила. Ну иногда вокруг своих чресел обернет дырявую тряпочку – иначе его в морской департамент дальше порога не пустят. А впрочем, и тряпочки никакой не было, зачем она ему.

Ему дверь охотно открывали и без тряпки, и он входил внутрь, сотрясая монументальную мраморную лестницу. А в департаменте он бывал довольно редко. Придет, скажет: «Ну, как дела?» И тяжело вздохнет. Вот за этот печальный вздох и любили Вячеслав Самсоныча.

«Потонула наша эскадра» – скажут.

«Эх, – отзовется Вячеслав Самсоныч, – нет на свете никакой особой жизни».

«Хорошо вот только, что нам с государем повезло. А то вот прям хоть в петлю».

Когда я звал Вячеслав Самсоновича, и мы закатывали после департамента в какую-нибудь полпивную – то проводили долгие часы за дружескими разговорами. Мы были с ним словно одно целое, этакий биологический и смысловой симбиоз лейб-гвардейского офицера и довольно внушительного персицкого слона. Уж и не понимаю, как такое возможно. Как будто бы все его злоключения происходили со мной – и наоборот. Вячеслав Самсонович тоже втихомолку вел и царапал свой дневник, поэтому наши голоса и страницы перемешались и переплелись, и перепутались, и нет иногда сил разобрать, где кто есть.

«И государыня вот еще наша – говорил Вячеслав Самсонович – она как сиротливый болотный огонек в бескрайних александрийских лугах. Там вечером темно и она вот тихонечко светит. А ты стоишь оцепенев. Смотришь, как бандит, в ее одинокое окошко. Случайный гренадер грозно окликнет тебя: «Вячеслав Самсоныч, ты чего тут?» Да так.. ничего… прогуливаюсь… «Уходи, скажет гренадер, а то штыком пузо пощекочу». А я щекотки куда как боюсь. Я добивался ее сердца, стоял перед ней на коленях, понимаешь, да она мне отказала. «Ступай говорит прочь, Вячеслав Самсонович, что ты от меня хочешь».