Тагир Галеев - Атлантический Штамм

– Мне кажется, это никак не связано между собой.

– Ты ошибаешься, молодой человек. Понимаешь, – комиссар снял очки и начал их неспешно протирать тряпочкой, – ты не первый, кого я вызвал на допрос. Те, кто был ранее, все показали одинаково: Начо Видаль напал на Антона Дюбуа, вмешавшись в выяснение отношений между ним и Франциском Канье. Ведь так?

– Господин комиссар, дело было не совсем так! Понимаете, я вступился за друга.

– Мотивы у тебя могли быть самыми благородными, но наше дело, дело полиции, устанавливать факты. А факты таковы, что с десяток свидетелей видели, как ты напал на сына мэра. Сломал ему колено, бедолага теперь в больнице на материке. Лежит в гипсе. Вот что ты скажешь его отцу?

Я опустил голову. Я прекрасно понимал, что всё решено до меня. Совершеннейшая и несусветная глупость с моей стороны была влезть в этот конфликт, но разве я мог допустить чтоб мой враг уничтожал моего друга?

Это было моим вторым ударом за всю мою недолгую жизнь. Если считать эпизод с красотками из журнала. И снова Дюбуа меня переиграл. Как всегда, подло.

Я подписал, что от меня требовал Жанэ. Выйдя морально опустошенным и униженным, я забрел на обратном пути к местному торговцу самогоном. Я ранее пробовал алкоголь два или три раза в жизни и то только легкое пиво. В этот же раз я отведал жуткого бретонского пойла, которым заряжались по утрам для бодрости все рыбаки. Но заряжались они порциями по двадцать-тридцать грамм, я же сдуру выпил сразу треть бутылки. Сначала мне показалось, что в меня пролилась геенна огненная. Потом вдруг стало хорошо и приятно. Я сел на осеннюю сырую землю и начал напевать какие-то мотивы, болтать чушь, в общем вести себя как подобает глупейшему юнцу, впервые отведавшему крепкого мужского алкоголя. Я пытался встать и идти, но постоянно падал, полз на коленках, снова пытался встать, пока наконец не уснул пьяным сном.

Очнулся я уже в темноте и совершенно не мог вспомнить как я сюда попал. Это было крайне поганое ощущение потерянности, когда напрочь отсутствовало восприятие реальности. Первое мое похмелье стало тяжким испытанием для меня. Во рту саднило. Голова гудела словно Атлантика перед штормом. Ощущение, что меня переехал грузовик, не отпускало, все мышцы болели словно после жестокой драки. Я никогда не думал, что алкоголь оказывает столь пагубное влияние на человека, а от того лишь хуже страдал.

Я видел, как отец похмеляется по утрам, когда ему плохо после вчерашних возлияний. Обычно он наливал себе небольшой стаканчик и опрокидывал его одним махом, после чего зажевывал кусочком соленого тунца и шел на работу.

Как я уже говорил ранее, рыбу в силу особенностей своего организма я не любил и вообще всё это морское меню мне порядком надоело, хотя я знал, что на материке в ресторанах люди готовы были платить дикие деньги за то, что мы ели каждый день бесплатно.

Но я все же решил попробовать и отхлебнул часть пойла, оставшегося в бутылке.

То, что я испытал, не описать словами. Из глаз у меня полились слезы, рот наполнился несусветной гадостью, а желудок немедленно исторг из себя всё только что выпитое сейчас и заодно накануне. Я повалился на землю, в жесточайших судорогах выблевывая из себя реки желчи вперемешку с остатками пищи. Меня рвало на протяжении неизвестного количества времени, заставляя изгибаться дугой, в животе словно взрывались мелкие гранаты, поражая своими осколками все внутренности.

Я пролежал еще какое-то время и даже вздремнул. Очнулся уже от реального холода, все-таки была уже поздняя осень. Встав, я понял, что мне стало легче. Очистившись, организм заработал на полную катушку и стал требовать срочно его нагрузить. Я побежал, так как уже все автобусы не ходили и судя по луне, была уже глубочайшая ночь.

Очень хотелось пить, но взять воды было негде. Из Ле-Пале, где меня допрашивал Жанэ, до моей родной Локмарьи было около восьми километров, я бегом пробежал это расстояние по шоссе, примерно за пятьдесят минут, изредка переходя на шаг, чтоб восстановить дыхание. Машин практически не было, проехала пара байкеров, даже не заметивших меня.

Я вбежал в родную коммуну весь потный, с дикой жаждой. Наш дом был слегка освещен дворовыми светильниками и почему-то горел свет на первом этаже, при чем явно ночник. Я удивился, отец всегда ложился не позднее десяти часов, так как вставал всегда в пять утра. Мария же, работавшая в одном из отелей Ле-Пале горничной и ездившая туда на вахтовом автобусе по расписанию, тоже ложилась рано. Возможно, они просто забыли погасить свет, что тоже было немыслимо, бережливый отец вечно за всеми нами щелкал выключателями.