Елена Арсеньева - Свет мой ясный

– Он ее бесконечно любил. Они были счастливы, всегда счастливы!

Дмитрий Никитич опустил голову, и голос его зазвучал сдавленно, глухо:

– Ты меня не кори. Кабы знать наперед… Кабы кто разложил предо мной эту самую Книгу Судеб, да открыл нужную страницу, да смог бы я прочесть, что ждет Ирину из-за моей неуступчивости, что меня самого ждет… Я согласился бы на этот неравный брак без раздумий! Но разве я знал, что так все станется? Что она сгинет безвестно, а я жизнь проживу один, как божедом? Кабы не Егор…

Чудно, что при звуке этого имени Алена не вскрикнула, не подскочила, а продолжала лежать, как лежала. Но сердце так стиснуло, что не только шевельнуться – вздохнуть было невмочь. А Богданов говорил с нескрываемой любовью в голосе:

– Кабы не он, имение бы наше ушло в казну как выморочное [78] Имение, которое после смерти хозяина никому не завещано. . Я уж совсем было собрался усыновить его, дать ему фамилию Богданов, чтобы держать наше древнее имя по старине: грозно и честно! Но ты, ты теперь есть у меня.

Он взял бледную, безжизненную руку Алены и осторожно, благоговейно поцеловал.

В то же время Катюшка незаметно для Богданова прижала палец к губам.

Алена только раз глянула на нее – и отвела взор. Катюшка просит молчать – о чем? Она подозревает, что между Аленою и Аржановым что-то было… И правильно подозревает. Но ведь Катюшке неизвестно ни о Лёнькиных обвинениях, которые, к счастью, развеялись, как дым, ни о той давней связи, которая существует между ее подругой и загадочным царским сыскарем, и, тем паче, Катюшка не может знать о новой жизни, которую зажгло в глубинах Аленина существа роковое сцепление двух судеб. Что такого страшного, если Алена признается: да, мол, знакома с Егором? И он едва ли станет это отрицать… В конце концов, не ожидает ведь этот измученный седовласый человек, что долгожданная внучка только сейчас на свет родилась, чтобы упасть в его заботливые объятия?

Алена не смогла сдержать жалости: ох, сколько ему еще предстоит узнать о ней! Ведь она была замужем, и на ней еще висит подозрение в убийстве Никодима. Если Ульяна снова примется запираться, Фокля и Маркел подымутся за нее горой, так что не миновать через некоторое время графу Дмитрию Никитичу увидеть в своем доме стражников, которые придут за его внучкой… Беременной распутной девкою! Это она знает, что во чреве у нее – ребенок Егора, а кто еще может в это поверить? Ведь для всех она была содержанкою фон Принца, так что поди докажи, чье это дитя!

И Егор… Вспомнив его отчаянное лицо, его обезумевшие глаза там, у клетки, Алена почувствовала, что слезы сейчас брызнут из глаз, и торопливо опустила веки. Вчера он жизнь готов был отдать за нее… А сегодня? Не только ребенок связывает и разлучает их, не только! Теперь она вспомнила, с каким странным выражением смотрел на нее Егор, услышав Ульянины слова о брате и сестре. Если он тогда поверил Маланье, если видел портрет Алениной матери, значит, мог догадаться о последствиях, которые повлечет за собой возвращение Алены в дом деда. Прежде он был единственным, пусть и приемным, сыном графа, единственным его наследником. Теперь появилась Алена: с ее смутной родословной, с ее темным прошлым, с плодом ее чрева, зачатым неведомо от кого…

Из последних сил поглядев на Богданова, Алена прошептала:

– Умоляю, сударь… Я нынче совсем слаба, мне не снести этих новостей. Позвольте передохнуть хоть часок… После продолжим…

Богданов с готовностью попятился, замахал руками:

– Прости, милая! Отдыхай, отдыхай – ведь у нас вся жизнь теперь впереди!

Он торопливо вышел. Алена откинулась на подушки и как можно крепче стискивала ресницы, пока не послышалось Катюшкино обиженное фырканье, а затем и за нею не закрылась дверь. Но Алена еще некоторое мгновение полежала, наслаждаясь мягкостью и удобством постели, тонким ароматом цветов, которые в изобилии украшали эту комнату, легким ветерком, врывавшимся в приотворенное окно: день был не по-сентябрьски теплым. Бабье лето… Последняя сласть бабьего лета! Ну что же, хоть в этом Алене повезло: не промокнет.

Она села – и тотчас повалилась на подушки. Ох, как повело кружить голову, как подступило к горлу! И не скажешь себе: ничего, мол, потерпи, скоро это кончится. Неведомо куда заведет ее путь, который она намерена начать сейчас… неведомо, неведомо, когда он закончится!

Превозмогая себя, Алена встала и кое-как, по стеночке, дотащилась до окна. Выглянула, сторожась. Красивый, разбитый на иноземный манер сад, где меж дерев белели мраморные статуи, лежал под окном. Внезапно всплыл в памяти разноцветный поток, кружащийся меж статуй и колонн в бальной зале меншиковского дома, они с Егором, свет нежности в его глазах – и Алена прикусила губу, чтобы не зарыдать в голос. Потом, потом. У нее еще будет время поплакать – вся жизнь будет! Теперь надо попросить Господа о последней милости: чтоб позволил уйти отсюда незамеченной и помог добраться до дому прежде, чем ее хватятся, а потом – прочь из Москвы, от этих людей. Они и не знают, сколько горя для них таится в ее присутствии… Но не идти же в одной сорочке!