Олег Рой - Три цвета любви

Следующие несколько минут Леля помнила плохо. В памяти осталось только то, как она, брезгливо поджав губы, сухим деловитым тоном несла какую-то немыслимую ахинею:

— Значит так, мальчики. Милицию (да, тогда еще была милиция) я вызвала, машина уже в пути. Так что вариантов два. Либо вы стремительно с места происшествия испаряетесь, — вместо «испаряетесь» она произнесла совсем другое слово — она, нежная ромашка с филфака, красневшая при слове на букву «ж»! — Либо действуем в рамках законодательства. Составляем протокол, ну и далее со всеми остановками. В кодексе как раз статья новая появилась, про издевательство над животными, до пяти лет, если кто не в курсе, как для вас готовили.

— Ты чо, теть, с дуба рухнула? — рявкнул один из «игроков», ниже всех, тощий, в мешковатых черных штанах и черной же футболке, с которой скалился белый череп с окровавленными зубами. — На понт берешь, что ли?

— Да она сама, небось, из ментовки, — негромко предположил выглядывавший из-за его плеча белобрысый приятель.

— Вот эта? — Горластый сморщился. — Хотя кто их разберет, если не из ментовки, а чья-то телка, неизвестно, что хуже. — Он дернул плечом и скомандовал: — Валим от греха.

Сработал ли фактор неожиданности или уверенный Лелин тон — ясно же, что так деловито-небрежно может разговаривать только тот, кто абсолютно не сомневается в своем на то праве, — но они действительно «испарились»!

Несколько лет ее трясло при каждом воспоминании: а если бы это случилось на обратном пути, когда дети сидели в машине? И даже так, как случилось: эти… могли ведь и ее, как того щенка, избить до смерти! Очень даже просто. Как вообще она туда полезла?! Как будто и не она вовсе, а какой-то совсем другой человек вдруг проснулся. Незнакомый и, что греха таить, пугающий. Утешала себя: зато теперь знаю, что такое «безумие и отвага». Бесценный опыт, что и говорить.

Платон и Ульяна хором заявили, что домой — обедать — можно и попозже, а сперва надо отвезти пострадавшего к врачу. Щенок — совсем крошечный, размером не больше боксерской перчатки — лежал на переднем пассажирском сиденье пластом: один глаз распух до полной невидимости, второй, полуоткрытый, подернулся пугающей белесой пленкой, нос горячий, лапы неестественно вывернуты. Только раздающееся время от времени слабое попискивание свидетельствовало: пациент пока жив.

Ветклинику нашли быстро. Леля выгребла из сумки всю наличность, чтобы оплатить рентген, УЗИ и какие-то там анализы, Платон и Ульяна опустошили карманы и неведомую Леле заначку. Пока ждали результатов осмотра, дети держали мать с обеих сторон за руки и успокаивали: не плачь, мам, мы же быстро его привезли, его вылечат! Плакала она не столько от беспокойства за спасенного, сколько от пережитого страха. И еще — от этого вот почти яростного детского сочувствия. Какое там — детского! Совсем взрослого!

Девушка, дежурившая в приемной, глядела на них с одобрительным сочувствием, даже чаю принесла — с бубликом! Платон и Ульяна, хоть и уверяли, что вовсе не хотят есть, на бублик набросились, как два голодных волчонка. Леля отказалась — кусок в горло не лез, даже чай она едва пригубила, — и Платон разломил угощение надвое: себе поменьше, сестре побольше.

Выяснилось, к счастью, что ничего особенно страшного со щенком свихнувшиеся от безнаказанности «игроки» сотворить не успели.

Заплывший глаз был цел, а про две сломанные лапы маленький очкастый «айболит» сказал, что они срастутся, и малыш станет как новенький.

Стоя на крылечке ветклиники, Леля, стараясь успокоиться, кусала губы и стискивала кулаки. Но слезы все текли и текли. Как она за руль сядет?!

— Мам, не плачь, видишь, чайка? Они же ангелы-хранители, Христа говорила! Помнишь, как мы летом на Кипре были? Ну, помнишь, Христа, из гостиницы? И чайка… Значит, все хорошо будет! — Платон, прижимая к себе перебинтованного щенка, мотал головой, показывая куда-то в сторону. Там была Нева, сейчас невидимая за бесконечными рядами темных домов.

Серые облачные туши раздвинулись, обнажив ярко-синий небесный лоскут, с краю которого сверкало маленькое, но ослепительное солнце. И чуть ниже распласталась чайка, серебряная в ярком сиянии.

Какое хорошее воспоминание пришло напоследок, подумала Леля и, улыбнувшись, покачала стакан, на дне которого плескались остатки муската. Золотого, как то солнце… Значит, Ленька и Джой действительно ждут ее там, в ослепительной вышине… Она подняла стакан, словно чокаясь с кем-то невидимым, — за вас, ребята! Подождите, я скоро буду с вами! Улыбнулась и выпила это расплавленное солнце!