Олег Рой - Три цвета любви

Где теперь та волшебная страна?

Сковородку с неслучившейся яичницей Леля сунула не в раковину, а в холодильник. На утро. На потом. На какое-то немыслимое, неправдоподобное, невозможное потом.

Побрела в ванную. Дернула вверх блестящую ложку крана, покрутила, настраивая: горячая вода лилась широкой веселой струей. Почти белой — как водопад, который они с Ленькой видели где-то в Скандинавии. Налила в бурлящий под струей водоворот из каких-то флаконов — не глядя, как брала иногда, экспериментируя, с кухонной полки специи. Пахло необычно, но приятно, зеленоватая пена поднялась пышными мягкими облаками. Сейчас Леля полежит в этих чудесных облаках, страшные мысли улетучатся, можно будет заснуть. Чтоб стала совсем уж прекрасная красота — как в каком-нибудь голливудском фильме, — в воду следовало бы насыпать лепестки роз. Мелких, бордовых, которые Леле нравились больше всего. Цветочный магазин, где она обычно их покупала, располагался совсем неподалеку, и круглосуточная доставка там действовала. По крайней мере, для постоянных клиентов.

Мелкие бордовые лепестки на пышной ароматной пене… как свернувшиеся, потемневшие капли крови…

Леля стукнула по крану, выключая воду. Выдернула затычку. Лезть в ванну стало вдруг страшно. Поскользнешься — и все. Или не поскользнешься, а, к примеру, уснешь. И захлебнешься…

И никто, никто, никто не придет! Ее найдут только потом, когда вместо Лели — нежной, улыбчивой, легкой, стройной, прекрасной — останется отвратительная вонючая масса, почти смешавшаяся с остывшей водой и вялыми бордовыми лепестками, которую никакие мастера похоронных дел не сумеют привести в «приличный вид». И на похоронах все станут брезгливо отворачиваться от закрытого гроба. И дожидаться, пока все кончится и можно будет идти по своим делам. Потому что всем наплевать!

Леньке было не наплевать. Но Ленька — Ленчик, Ленечка — следит сейчас за ней из какого-то немыслимого далека. Она, дурочка, выдумала, что он жив, а он просто ушел. И ждет там — когда же они опять будут вместе…

От представленной столь ясно картины собственных похорон потемнело в глазах. Пальцы сразу похолодели, под левой грудью налился тяжестью ледяной неудобный булыжник.

Дотащив себя до кухни, Леля схватилась за телефон. Но вместо «Скорой» зачем-то опять ткнула в Микин номер. Гудки издевательски тянули: на-пле-вать, ей-на-пле-вать…

Булыжник в груди ворочался, словно пытался улечься поудобнее. Тщетно.

Леля сдвинула панель, за которой скрывалась аптечка — довольно скудная. У них всегда была очень здоровая семья. Вытащила коробочку, вскрыла. Из-за темного стекла непочатый пузырек казался пустым. Руки дрожали, и первые капли слились, так что она сразу сбилась со счета. Сколько надо-то? Десять? Пятнадцать? Тридцать? Придержав руку, накапала в рюмочку сколько-то — может, двадцать, может, пятьдесят, — долила воды. В рюмочке стало мутно и пакостно. Ладно, сказала она самой себе. Тебе не любоваться. У тебя в кои-то веки заболело сердце. И вообще — нервы. Вот и успокойся.

Опрокинула мутное, едкое, отвратительное содержимое в горло. Едва не поперхнулась, сморщилась: гадость какая!

Гадость какая, гадость какая, гадость какая…

Гадость…

Ничего не получится, даже и не выдумывай.

С тех самых пор, как они поселились в этом доме, в Ленькин кабинет Леля заходила только пропылесосить, и сейчас толкнула дверь робко, неуверенно. Впервые после… после… Ленька, где же ты есть? Смотришь на меня? Ждешь?

Пооткрывала ящики стола, тупо глядя внутрь. Словно искала что-то. Того, что ей было нужно, в ящиках, разумеется, не нашлось. Ей ли не знать!

Сейф — вделанный в стену компактный стальной кубик — прятался за сдвижной полированной панелью. Очень красивой: тронутые лаком вьющиеся древесные слои словно светились изнутри. Точно панель была стеклянная, а за ней пылал огонь. Как в каморке папы Карло, смеялся Ленька. Огненные переливы складывались то в пару жар-птиц, то в стремительно летящих над закатным лугом длинных поджарых лошадей, то в яростно кружащихся танцовщиц…

Код был совсем простой.

Снотворное Ленька привез миллион лет назад из Швейцарии. Принимал редко, так что от пяти блистеров в коробке оставалось еще три с половиной. Таблетки сквозь тонкий полупрозрачный пластик выглядели мирно, безобидно — только мелкие буковки инструкции предупреждали об опасности.

Назывался препарат сложно: Леля попыталась прочитать вслух — не получилось. Собственный голос в безмолвии кабинета показался пугающе чужим.