Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

– Прошу прощения, мсье, – раздался в это время голос долговязого Хьюртебрайза, – видимо, произошло какое-то недоразумение.

– Думаю, да, – ответил Илларионов. По-французски он говорил не слишком бойко, но это придавало его словам вескость и основательность. – Недоразумение это состояло в том, что вы считали меня этаким сибирским валенком, не способным отличить французскую школу от голландской.

– Пардон? – растерянно спросил Хьюртебрайз.

Растерянность его вполне можно было понять: ведь слова «сибирский валенок» Илларионов произнес по-русски!

– Я говорю, вы напрасно приняли меня за un soulier de feutre Sibérien, сибирский войлочный башмак, – не совсем точно, но вполне доходчиво перевел Илларионов. – Неизвестный художник, говорите вы? Оставьте эту басню для дилетантов! Андре Буи, французская школа, годы жизни 1666–1740. Это ведь его полотно? Как мне кажется, он достаточно известный художник!

– Он родился в 1656 году, – чуть слышно пробормотал Хьюртебрайз. Теперь он стоял спиной к Эмме, и она увидела, как затылок его, просвечивающий сквозь поредевшие, тщательно зачесанные волосы, сделался кроваво-красным. Надо думать, подобного же оттенка стало и его лицо.

А вот знай наших les souliers de feutre! Понял, надменный галл?!

– Не суть важно, в 56-м или 66-м, – небрежно отмахнулся Илларионов. – Главное, что к «старым голландцам» он не имеет никакого отношения! И, разумеется, сумма в сто тысяч для него – чрезмерная цена.

– Повторяю, это какое-то недоразумение, – продолжал лепетать Хьюртебрайз. – А не хотите ли вы взглянуть на этого ван ден Берга? Фламандская школа, между 1617 и 1642 годом…

– Я умею читать, – перебил Илларионов, ближе подходя к картине. Для этого ему понадобилось обойти Эмму. Мельком глянул на нее, словно на скучное полотно, и отвел взгляд.

Замысел Фанни рушился на глазах! Ну да ничего, посмотрим еще, как дело повернется…

А кстати о деле – что-то Эмма переувлеклась созерцанием бессмертных полотен!

Она оглянулась – кроме них троих, в этом отделении стенда никого. Нет, в проходе маячит какая-то черная фигура.

Молодой человек в черной водолазке, черных джинсах и черных кроссовках, с прилизанными черными волосами, бледный, с трагическим изломом черных бровей и с черной щетиной на подбородке (слабоватый подбородок – это было единственное, что портило почти классическую правильность его лица… а может быть, наоборот, не портило, а добавляло ему самую малость несовершенства, необходимого для того, чтобы обыденно красивое лицо стало неотразимым).

Черные глаза молодого человека скользнули по лицам Доминика Хьюртебрайза и Эммы, потом уперлись в Илларионова с выражением такой ненависти, что Эмма зябко передернула плечами. Хм, передернешь тут небось…

– Вы хотите посмотреть картины, мсье? – обернулся к нему Хьюртебрайз, видимо, обрадовавшись случаю прекратить неловкую ситуацию, в которую сам же себя вовлек, недооценив – ох как недооценив! – un soulier de feutre Sibérien!

Молодой человек, не удостоив вниманием Хьюртебрайза, снова ожег взглядом Илларионова и сунул было руку под свитер, но тотчас отдернул ее и скрылся за углом.

Вместо него появился тот самый господин с поджатыми губками, который ехал с Эммой в одном автолайне. С тем же недовольным видом, с каким он воспринимал нехитрое певческое искусство Бабалены, он начал приглядываться к натюрморту «неизвестного художника». Хьюртебрайз подскочил в своему столику (тоже небось голимый антиквариат, судя по виду), что-то начеркал на бумажке и вернулся к «Le dessert». И поверх надписи «Le peintre inconnu» была прикреплена бумажка: «André Bouys. École Francaise».

Историческая справедливость была восстановлена!

– Чем могу служить? – обратился к новому посетителю Хьюртебрайз, и в эту минуту Эмма наконец-то решилась – сдвинула себя с места и шагнула к Илларионову.

«Спокойнее! – приказала она себе. – Не дергайся так. А то как бы резинка стрингов не лопнула! Вряд ли ты сумеешь воспользоваться ситуацией так же виртуозно, как Катрин. Во-первых, ты в джинсах, а во-вторых, повторы тут неуместны!»

Эмма сделала еще шаг. Тихо позвала:

– Господин Илларионов…

Тот оглянулся с интересом: она ведь говорила по-русски.

– Речь идет о жизни и смерти, – пробормотала Эмма, едва дыша от волнения. – Ради бога, сделайте вид, что вы мне что-то объясняете или показываете.

Илларионов, не меняя приветливо-безразличного выражения лица, раскрыл каталог, который держал в руках.

– Извольте взглянуть, мадам, – проговорил он, тыча ухоженным пальцем в страницу. Губы его улыбались, но глаза были насторожены. – Господин Хьюртебрайз, видимо, просто забыл, что картина Андре Буи анонсирована в каталоге, здесь же помещена и репродукция. Таким образом мне и удалось разоблачить его нехитрую уловку. Хотя оплошность с его стороны непростительная, верно? Не следует недооценивать русских мужиков, они когда-то Париж брали…