Гарольд Роббинс - Куда уходит любовь

– Я тоже. Она еще ребенок. Ей только четырнадцать с половиной. Элизабет взяла меня за руку.

– Идем на кухню. Я сварю кофе.

Когда она поставила передо мной чашку кофе, я сидел в каком-то отупении. Я был в том состоянии, когда человек думает вроде бы обо всем, а на самом деле ни о чем. Ни о чем, что он мог бы потом вспомнить. Так, кое-что всплывает. Маленькая девочка, которая в первый раз оказалась в зоопарке. Или как она смеялась и брызгалась, выходя из моря. Ла Джолла. И ее звонкий голос.

– Как смешно, что мы живем на лодке, папа! Почему мама не может приехать сюда и жить с нами на лодке, вместо этого большого старого дома на горе в Сан-Фриско?

Я слабо улыбнулся про себя, вспомнив, как Даниэль упорно называла Сан-Франциско. Похоже, это раздражало Нору. Она всегда говорила четко и правильно. Она вообще всегда была права во всем. Во всем, что могли увидеть посторонние. Внешне она старалась предстать подлинной леди.

Нора Маргарита Сесилия Хайден. В ее жилах текла благородная кровь испанских донов из Калифорнии, горячая ирландская – обладатели которой прокладывали железные дороги на Дальний Запад, и та ледяная жидкость, которая заменяет кровь банкирам Новой Англии. Смешайте все это, и вы получите леди. У которой есть состояние, власть и земли. И странный диковатый талант, который заметно возвышал ее над окружающими.

К чему бы Нора ни прикасалась, к камню ли, дереву или металлу, тот сразу же оживал и приобретал только ему присущие очертания. Но если она прикасалась к чему-то живому, обладающему только ему присущим своеобразием, то неминуемо разрушала его. Я-то знаю. Потому что помню, что она сделала со мной.

– Пей кофе, пока он горячий.

Я поднял глаза. Элизабет, не отрываясь, смотрела на меня. Я отпил глоток и его тепло растопило тот холод, который гнездился внутри меня.

– Спасибо.

Она села напротив меня.

– Ты где-то далеко.

Я заставил себя переключиться на нее.

– Я думаю.

– О Даниэль?

Я молча кивнул, чувствуя, как внутри растет ощущение вины. Это было еще одно, что Нора умела делать. Она полностью завладевала твоими мыслями, не оставляя место ни для чего другого.

– Что ты собираешься делать? – спросила Элизабет.

– Не знаю. Я не знаю, что делать.

– Бедная девочка. – Голос у нее мягкий и теплый.

Я ничего не ответил.

– По крайней мере, с ней ее мать.

Я горько рассмеялся. Нора никогда ни с кем не была. Только сама с собой.

– У Норы истерика. Врач сделал ей укол и уложил в постель. Элизабет пристально посмотрела на меня.

– Ты в самом деле думаешь, что Даниэль это сделала?

– Ее адвокат отправился вместе с ней в суд для несовершеннолетних. Элизабет смотрела на меня на несколько секунд больше, чем полагалось, а затем, встав, пошла на кухню. Она налила еще одну чашку и взяла ложку из сушилки рядом с раковиной. Руки ее подрагивали. Ложечка звякнула, упав на линолеум пола. Она стала было поднимать ее и остановилась.

– Черт возьми! – выругалась она. – Какая я неловкая. Я поднял ложечку, но она взяла другую.

– До чего странно себя чувствуешь во время беременности. Я улыбнулся ей.

– Ты не единственная, которая ругает это состояние. Я должен что-то предпринять.

– Я чувствую себя такой глупой и такой беспомощной. Как колода. Особенно сейчас.

– Не говори глупостей.

– Я не говорю глупостей. Ты не хотел этого ребенка. Это я хотела его.

– Вот теперь ты в самом деле говоришь глупости.

– У тебя есть дочь, – сказала она. – И тебе этого вполне хватало. И я тоже хотела принести тебе ребенка. Думаю, от того, что я ее ревновала. Я хотела доказать тебе, что хоть в одном смысле я не хуже Норы.

Обойдя вокруг стола, я сел рядом с ней. Сжал ладонями ее лицо и, глядя прямо ей в глаза, тихо сказал:

– Ты ничего не должна доказывать. Я люблю тебя.

– Я видела выражение твоего лица, когда ты говорил о Даниэль. Ты потерял ее. Я думала, что если у нас будет ребенок, ты не так будешь ощущать свою потерю.

Внезапно глаза ее наполнились слезами. Она схватила меня за руку и положила ее на свой тугой твердый живот.

– Ты будешь любить нашего ребенка, да, Люк? Так же, как любишь Даниэль?

Склонившись, я прижался лицом к той жизни, что росла в ней.

– Ты сама знаешь, что буду, – сказал я. – Я уже люблю ее.

– Она может быть и мальчиком.

– Неважно, – шепнул я. – Я люблю вас обоих.

Ее руки, обхватив мою голову, прижали ее к груди. Она крепко держала меня.

– Теперь ты должен уезжать. Я высвободился из ее рук.