Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу

( чешуи?.. Шкуры?.. Панциря?.. )

поверхности твари, не оставив на ней ни единой отметины.

«Пиявка» повернула распахнувшуюся пасть (или то, что у других животных называется пастью) набок, «створками» пасти обхватила туловище охранника, снова вернула пасть с торчащим в ней телом в прежнее положение, задрала ее («ствол» отпустил, наконец, торчащий у него из глотки кусок стекла и как-то комично всплеснул руками) и без видимых усилий сомкнула «створки» наглухо.

Послышался негромкий — очень негромкий — хруст, и с каждой стороны ее тупого рыла отвалилось по темному

(темный двубортный костюм, такой строгий, к нему бы зонтик и… котелок…)

кровоточащему обрубку. Нет, с одной стороны отвалилось два кусочка — две ноги в темных брючинах, срезанных как ножом выше коленей. Кровь лилась из двух обрубленных ляжек и хлестала густым потоком из отрезанного куска туловища (как раз по середине грудной клетки) и сливалась с темно-красным песком, быстро растворяясь в нем, сливаясь не в него, а с ним, словно превращалась в такой же песок…

— Бежим! — выдохнула мне в шею Рыжая. — сейчас она прикончит его ! Быстрее…

Мы повернулись и побежали, увязая ногами в песке, с трудом преодолевая пологий подъем (странно, в том детском сне красная пустыня была вся ровная , а тут почему-то какой-то склон…), нет, мы не бежали, а… Почему-то медленно шли, медленно брели по песку, не оборачиваясь и прислушиваясь к тишине за нашими спинами, ожидая снова услышать тот пронзительный вой «сирены». Но шли мы не очень долго, и остановились не от воя , а от…

Сзади раздался… свист… Нет, шорох… Нет…

Шипение .

Словно зашипела готовая разорваться громадная кастрюля-скороварка, величиной с бензиновую цистерну, выпускающая через клапан в крышке последний перед взрывом пар.

Мы медленно повернулись, и рядом с огромным «валуном» я увидел… Заслоняя весь горизонт, там сидела… Сидел…

Вытянув вперед слегка пригнутую, но все равно закрывавшую висевший высоко в пустоте красный диск, голову, раскрыв невероятную в своей жуткой, немыслимой величине и красоте пасть, обнажив чудовищные, сверкающие снежной белизной

( Бивни?… Бивни не растут оттуда, и… У кого на земле могут быть такие бивни?..)

клыки и уставив на изогнувшуюся в его сторону черную «пиявку» громадные, горящие холодным желтым огнем, круглые фары глаз, там сидел…

Там сидел ЗВЕРЬ .

Я вдруг ясно понял две вещи.

Я понял, почему их называют семейством кошачьих , в честь самого маленького члена этой…

Кошка — зачем-то живущий там , у нас, рядом с нами, маленький представитель всего семейства — лишь уменьшенная во сто, в тысячу, в Бог знает сколько крат

(частичка?… Сестричка?..)

проекция ГЛАВНОГО существа, настоящего ГЛАВЫ семейства, рядом с которым вся роскошная мощь любого тигра, рыси, пантеры

( Господи, кто же ТЫ?.. Felis…Felis catus… Panthera… Нет! У неттакой этикетки, такого лейбла, который мог бы к ТЕБЕ подойти! ТЫ — вообще не для нас!..)

и прочих членов этой семьи — не больше силы детского заводного паровозика, поставленного рядом с настоящим локомотивом, легко везущим длинный товарняк. Потому что ОН — не просто БОЛЬШОЙ и СИЛЬНЫЙ

( Господи, ОН же величиной с дом, хотя… здесь, сейчас, все величины и пропорции как-то сдвинулись, смешались… )

а потому что ОН…

Я понял то, в чем когда-то, давным-давно был точно уверен, а потом так же точно разуверился. Я понял, что на свете

( На каком?.. Нашем — белом?… Или этом — темно-красном? Господи, да, какая, к черту, разница!..)

есть СОВЕРШЕНСТВО. И потому ОН — Главный. И ему не надо это доказывать, потому что ОН есть совершенство, потому что ОН просто ЕСТЬ и сидит передо мной, и…

Он уже не сидел.

Зверь взвился в воздух, заслонив собой почти всю свинцово-серую пустоту наверху, тут же, без всякого перехода, без паузы во времени завис над черной ползучей гадиной, выпустил из передних лап

( Господи, они же толще телеграфных столбов… намноготолще!..)

тускло сверкнувшие отблесками красного диска наверху, кривые, почти метровые когти

(сдавленный вскрик Рыжей за моей спиной…)

и…

Повернувшая свое мерзкое тупое рыло к нему, «пиявка» страшно заверещала , а Зверь мягко невероятно, невозможно мягко для такой махины) приземлился рядом, передней лапой — острыми кривыми саблями когтей — слету распоров броню гадины, от которой раньше, не оставив никаких отметин, отскочили пули из револьвера Ковбоя.