Единственная секунда, когда он оторвал взгляд от Коннора.
Единственная секунда и единственная возможность.
Коннор бросился, изогнувшись в неуклюжем прыжке, под стол в центре зала.
Рука метнулась за борт куртки, во внутренний карман, пальцы сомкнулись на сорокапятикалиберном «кольте» Эндрю Стаффорда.
Он выхватил оружие, снял большим пальцем с предохранителя, рывком поднялся на корточки. Роберт поворачивался к нему, Эрика находилась между ними, но лежала на полу.
Коннор прицелился повыше и выстрелил.
Роберт успел разглядеть в руке Коннора «кольт», испуганно подумать: «Откуда он взялся?» — а затем пошатнулся, пол накренился, стены в нахлынувшей жаре и необычности стали плавиться.
Он потряс головой. Не думалось. Обманчивые ощущения возникли и исчезли, оставив его одурелым, одурманенным, как при вдыхании дыма из жаровни, который приводил дух дельфийской пифии в тронный зал.
Кровь покрывала его пеленой. Во рту булькала горячая пена.
Ранен.
Да. Коннор ранил его.
А револьвер, который он только что поднял с пола…
Роберт, ища его, посмотрел на правую руку, она была пуста.
Он выронил оружие, должно быть, оно лежит где-то рядом, но там найти его так же невозможно, как на дне бездны.
Значит, он все-таки побежден. Умрет неочищенным, душа, запятнанная, оскверненная убийством матери, бывшей всеми матерями, всеобщей Матерью земли, луны и неба, мир ее утроба, ее утроба его могила…
Вздорные мысли. Его разум водоворот, клубящийся туман.
Но в этом кружении — одна ясная мысль, одна уверенность.
Он станет их добычей.
В смерти не будет избавления. Не будет ни укрытия, куда можно забиться, ни одиночества, ни перспективы облегчения.
Мучительницы загонят его в преисподнюю, их вопли сольются в конце концов с его воплями.
А может быть, нет.
Может быть, еще существует возможность.
У него есть нож.
Волны света струились и колебались вокруг. Сквозь искажающий все туман он видел Эрику, лежащую у его ног, распростертую на каменном полу.
Ифигения в священной роще. Андромеда на вершине утеса.
Связанная жертва на каменном алтаре. Его жертва.
Он тщательно исполнил все стадии ритуала. Нужно только завершить его. «Завершай!»
Роберт занес обеими руками нож.
И повалился вперед, на сестру, направляя лезвие к ее горлу.
Скорчась под столом, держа «кольт» обеими руками, Коннор наблюдал, как шатается Роберт с раной в груди.
Он не хотел больше стрелять. Эрика слишком близко, слишком рискованно.
Потом Роберт повернулся, сверкнул нож, и у Коннора не осталось выбора.
Он выстрелил, твердо держа «кольт» в руках и молясь о меткости.
Роберт подался вперед, Эрика лежала перед ним, нож опускался.
Жгучая боль в шее — вторая пуля — внезапная тьма.
Он услышал глухой лязг металла о камень и понял, что лезвие прошло мимо цели.
Силы покинули его. Он рухнул на что-то теплое, живое — тело Эрики — и потянул нож к себе.
Нож не двигался. Вонзился в известняковый пол.
Меч в камне, подумал Роберт. Испытание доблести. Кто может развязать гордиев узел?
Он развязал. Он, только он в современном мире видел сквозь наружную оболочку суть вещей.
И теперь — перед смертью — видел гораздо больше, калейдоскоп образов, поток узоров, причудливые сплетения, ошеломляющие своей сложностью, — все связано со всем, — истина открывалась в миллионе иносказаний, разных, но единых, и это было… прекрасно…
Визгливый, гневный вой вздымался внутри и вокруг него, но Роберт не слышал этого, он был ошеломлен целыми вселенными откровений, возникавших и исчезавших, словно мыльные пузыри, каждое было завершенным и обособленным, однако сливалось с другими в бесконечную цепь.
Вой превратился в голоса, пронзительные и торжествующие.
Их голоса.
Нет. Нет.
Роберт призвал на помощь проницательность, которой был наделен, стал цепляться за видения истины, но они рассеялись, исчезли, и остались только голоса.
Вот они громче.
Ближе.
— Уйдите, — пробормотал Роберт. — Оставьте меня в покое…
Душераздирающие голоса.
Смотрите, сестры, смотрите, как он извивается, змеей с перебитым хребтом.
Цепляется за жизнь, но тщетно, скоро он будет наш.
Наш для мести и воздаяния.
Целой вечности мучений, расплаты за кровь матери.
За преступление против всех матерей, против Матери, которая всеобщая Мать.
Неужели этот жалкий червь думал, что мы согласимся оставить его безнаказанным?
Читать дальше