Георгий Ланской - Оглянись на пороге

— Ты тоже мог.

— Да, мог. Но мне почему-то кажется, что ты уже все решила, верно? И за меня, и за себя. У нас ведь все могло получиться, ведь так?

— Да ничего у нас бы не получилось, — сказала она, почувствовав, что старательно выстроенная плотина вот-вот рухнет под мощным напором и вновь утащит ее в ненужную пучину страсти, пошлую, вульгарную связь с мальчишкой, который был слишком юн. — Ничего.

— Почему? — спросил он и посмотрел прямо в глаза. Она растерялась, не зная, что ответить. А действительно, почему?

— Дим, — мягко продолжила Ирина. — Ты, пожалуйста, не думай обо мне плохо. Я ведь не планировала никакого романа для развлечения и действительно думала, что у нас все всерьез, а потом, когда все стало валиться как снежный ком, просто испугалась. Столько всего и сразу: и нападение на маму, и Сережина измена, и Вера эта придурочная, и дочка соседкина… Я подумала: вот знаки, что нам не быть вместе. Неспроста это все. А потом, когда Леля умерла, я поняла, что это — последняя капля. Ты прости и постарайся меня понять. Я слабая женщина, и мне страшно. Как жить, если у нас ничего не получится?

— Ты ведь даже не попыталась, — возразил он.

— Потому что боюсь. Я ведь не так молода уже, почти пенсионерка.

— Что ты чушь несешь?

— Почему чушь? — горько усмехнулась она. — Мне тридцать два, в январе тридцать три будет. Балетные на пенсию уходят рано, лет в тридцать шесть.

— Ты меня на семь лет всего старше, — грубо прервал он. — Это что, такая проблема?

— Пока нет, но через несколько лет мы как пара будем смешно выглядеть, ты это понимаешь?

— Ты уже все просчитала, да? — воскликнул он с яростью. — Увязала кучу ненужной фигни, каких-то совпадений нелепых, подумала, как на нас люди посмотрят через несколько лет… А о нас ты подумала? О себе? Или обо мне? Тебе не пришло в голову, что тебя можно просто любить, любую: старую, молодую? И меня можно! И не надо ничего наперед просчитывать! Ты уже просчитала свою жизнь один раз, и что? Стала счастливее?

Она хотела было возразить, но не успела. Он схватил ее голову руками, притянул к себе и стал целовать, яростно, отчаянно, делая ей больно, а она, не в силах противиться, поначалу безвольно терпела, потом отвечала, а под конец, когда от недостатка воздуха стала задыхаться, оттолкнула его.

— Нет, Дима, нет, не надо! Пожалуйста… пожалуйста…

Это «пожалуйста» его и остановило. Тяжело дыша, он уставился на нее, вцепившись в ее холодные ладони, как утопающий в ветхую доску, оставшуюся от кораблекрушения.

— Почему? — выдохнул он. — Почему?

— Потому что, если ты не остановишься, я умру.

— Умрешь? Почему?

— Я ведь думала, что умерла, тогда, после премьеры, когда ничего не могла, ничегошеньки… А оказывается, это все такая ерунда.

— Почему ерунда?

— Потому что я умираю сейчас, и ничего с этим не поделать. Буду тлеть, как фитилек, и вспоминать это Волчье озеро. Но я как-нибудь выдержу, только ты, пожалуйста, уходи.

Дима молчал и даже голову опустил.

Со стороны они наверняка выглядели дико. Двое влюбленных, целующихся на ступеньках Центра детского творчества, сквозь темные стекла которого за невиданным спектаклем с упоением наблюдали уборщица и гардеробщица, скрываясь в зарослях герани и фикусов. Но сейчас до их любопытства Ирине не было никакого дела. Она была измучена и хотела одного: чтобы ее оставили в покое. Потому сжала его руку и тихо произнесла:

— Димочка, я так тебе благодарна, только ты уходи, не мучай меня больше. Пожалуйста…

Она еще думала, что прощание получится красивым.

Тот поднял голову. Его рот судорожно исказился, и он, отшвырнув ее руки, сказал с яростью:

— Да пошла ты!.. Пошла ты!..

Однажды утром машина не завелась.

Декабрьские морозы, грянувшие прямо перед католическим Рождеством, выморозили весь город. Транспорт ходил плохо, и перспектива стынуть на улице в двадцатиградусный мороз Ирину не прельщала. Такого свинства от верного «Форда» она никак не ожидала и несколько минут крутила ключ зажигания, пока, окончательно не сдавшись, не побрела на остановку.

А ведь день, казалось, должен был начаться хорошо…

Утро настало с традиционного «бонжур», хотя уже почти месяц она пребывала в скверном настроении, плакала, запираясь в ванной, и мрачно молчала за семейными ужинами. Стеша, напуганная до смерти, больше не высовывалась с привычными проклятиями, но это почти не радовало. Алла так и не стала сообщать о находке дочери в полицию, и дело о нападении легло на полку Антипкина в качестве «глухаря». Дочку Натальи выписали из больницы. Оказалось, у нее легкий перелом руки, который должен был срастись без проблем. Сама соседка из жизни Ирины исчезла, во всяком случае, она так думала, пока за неделю до католического Рождества не учуяла от дубленки Сергея аромата сладких духов, что, разумеется, настроения не улучшило.