Сергей Skolorussov - Метаморфоза мифа

– Описать? Это можно. Я шёл со сходняка. Ну, там немного хлебанули. Прохожу мимо этой стоянки. Там чего-то толпа занялась. И вдруг: бах, бах! Смотрю народ побежал, а этот свалился. И слышу, пули свистят. Я тоже инстинктивно припал к земле.

– Это понятно. Ты шёл навстречу Курсакову?

– Покойнику? Ну, да!

– Какое до него было расстояние, когда он упал?

– Не знаю, шагов семь-восемь.

– А рядом никого не было?

– Рядом? Был! Впереди меня парень шёл в ветровке.

– Куда он делся?

– Никуда, он сразу убежал.

– Подожди! Ты можешь описать подробно? Вот, смотри, – Князев на листке бумаги набросал примерную схему места происшествия, – здесь была компания стрелков. Здесь тропинка. Укажи, где был ты и где покойный.

Парень указал пальцем:

– Здесь я, а здесь он.

– А где был парень в ветровке?

– Парень? Между нами.

– Точно?

– Дай подумать, – типус закатил глаза. – Да! Вот сейчас всё вспомнил! Я шёл за «ветровкой» и даже не видел этого, Корсакова.

– Курсакова, – поправил Олег.

– Ага, Курсакова. Вдруг: бах, бах! Парень в ветровке побежал и только тогда я увидел покойника. Он так неестественно упал, что я сразу подумал, что его подстрелили. Стоп! Он не сразу упал. Он стоял и сначала тряс руками, как будто у него что-то забрали. Вот так! – свидетель вытянул руки вперёд и подёргал ладонями. – А уже затем завалился на бок, словно ноги перестали держать.

Его перебил Адливанкин:

– Что-то он слишком много действий произвёл. И руками помахал, и упал, а затем ещё и речь предсмертную толкнул.

– Ты к чему это Шура? – поинтересовался Князев.

– Не может человек, отравленный рицином, успеть столько дел сделать. Рицин – это яд, пострашнее цианидов.

Свидетель выслушал и возмутился:

– Чего это? Выходит, я вру?

– Может, и не врёшь, – ухмыльнулся Адливанкин, – а просто сочиняешь. Поди много выпил перед этим. И не такое со страху могло померещиться.

– Нашёлся специалист! – изобразил из себя обиженного до смерти человека парень в шапке. – А ты знаешь, что даже самый сильный яд, попавший в жировую прослойку, не действует мгновенно.

– Он прав! – согласился капитан.

Адливанкин только пожал плечами и, изобразив на своём лице полное недоверие к свидетелю, отошёл в сторону.

– Продолжай! – обратился Олег к типусу.

– Чего продолжать? Всё. Дальше я к нему подполз. Он сказал про КамАЗы и откинул копыта.

– Погоди! А лица прохожего ты, естественно, не видел?

Парень обвёл следователей взглядом своих немного странных глаз и поманил пальцем Князева. Тот нагнулся и услышал его громкий шёпот:

– Командир, ты можешь своих отослать. Я тебе только скажу.

– Делавары покиньте фигвам! Через десять минут вернётесь.

Подчинённые нехотя убрались за дверь.

– К чему такая таинственность?

Парень напряжённо уставился в глаза капитана и долго его испытывал, словно играя в гляделки.

– Ты будешь говорить? А то десять минут уже скоро истекут.

– Знаешь, капитан, а ведь рядом с тобой работает предатель. Этот, как его, оборотень.

– Ты это про кого?

– Про кудрявого с перебитым носом.

– Про Сашку?

– Не знаю, как его зовут, – парень помолчал, а потом добавил: – Хорошо, забудь. Зря я, наверное, это сказал. Бумеранг прилетит мне прямо в зубы.

– Нет уж. Раз начал – договаривай. С чего ты это взял?

– Ладно, всё равно проболтался, – типус махнул рукой. – Слушай, командир, это ведь он передо мной шёл.

– Он? Но человек в ветровке был к тебе спиной.

– Точно! Но перед тем, как рвануть, он на миг сделал полуоборот головы. Вот так! – свидетель повернул свою голову почти на 90 градусов. – Я только сейчас вспомнил его морду. Это была его рожа: наглая, рыжая, кудрявая.

– Шура не рыжий.

– Рыжий, не рыжий! Какая разница? Его морда была, командир! Запомни мои слова.

Олег встал и отвернулся к окну, пытаясь вспомнить, что было вечером в среду, когда умер Курсаков. В этот вечер, что очень редко бывает, он отпустил своих сотрудников ровно в шесть вечера. И Адливанкина после этого, как ветром сдуло.

– Ещё что-то можешь сказать или припомнить? – развернулся капитан к свидетелю.

– Я тут, подумал, командир. У меня есть предложение. Хочешь, я опишу его лицо до мелочей.

– Чего его описывать, если ты на Шуру Адливанкина пальцем указываешь.

– Нет, я тоже могу ошибиться. Все мы люди. Нам это свойственно. А в моём предложении ошибка исключена.

– Объяснись.

– У меня не было детства. Я был беспризорником, – увидев недоверчивую улыбку Князева, парень в шапке немного раздражённо добавил: – Это вы, жители больших городов, никогда ничего не видите дальше ваших кольцевых дорог. А на просторах России творилось и творится всякое. Я своих родителей в пять лет потерял. Не знал ни имени своего, ни фамилии, ни места, где родился. Особенно обидно было, что в голове не осталось воспоминаний ни о папе, ни о маме. Как они выглядели, я не помнил.