– Может, там вы ее и обронили, – предположил маркиз, цепляясь за такую надежду.
Он бросился в коридор, но дверь оказалась заперта снаружи.
– Да сжалится Господь над нами! – вскричал маркиз Шомберг.
За это время баронесса, несмотря на волнение, успела одеться. Вдруг отворилась дверь.
Маркиз Шомберг обнажил шпагу, но служители Бронзовой Статуи мигом связали его, сделав беззащитным перед страшным трибуналом, в тайны которого он был посвящен. Одновременно три палача в длинных черных плащах и с капюшонами, надвинутыми па лица, схватили баронессу, тоже связали ее и потащили из комнаты.
В коридоре ждали барон Альтендорф и Киприан.
Старик Губерт стоял рядом, держа в руке лампу. Лицо Киприана выражало холодную решимость; барон был мрачен и угрюм, но смертельно бледный престарелый управитель дрожал всеми членами.
Палачи свели несчастную баронессу по маленькой лестнице и внизу отворили дверь капеллы замка. Губерт, проследовав вперед, открыл другую дверь, за алтарем, и там обнаружилась каменная лестница, ведущая в самую густую темноту.
Несмотря на отчаянное сопротивление и на попытки баронессы вырваться, ее потащили сперва вниз, потом по сводчатым коридорам в круглую комнату. Там баронесса Гамелен получила приказание преклонить колена на камне и примириться с небом. Она машинально повиновалась и, с ужасом устремив глаза на распятие, сложила руки.
Тогда каким-то погребальным голосом заговорил Киприан. Он прочел краткую молитву, прося Бога сжалиться над душой женщины, готовящейся умереть, и три палача снова схватили свою жертву.
В то время, когда Губерт освещал дорогу в залу Бронзовой Статуи, маркиза Шомберга привели в капеллу.
Баронесса Гамелен, ни жива ни мертва, очутилась в комнате, где возвышалась колоссальная статуя; но когда лучи лампы старика Губерта отразились от гладкой поверхности этого прекрасного и чудовищного изваяния, несчастная женщина вдруг словно очнулась, и невозможно выразить, какая страшная тоска сжала ей сердце.
Пронзительный вопль сорвался с ее губ при виде бронзовой статуи, явившейся во всем своем величии. Баронесса с бешенством начала вырываться от палачей, потом стала умолять о сострадании и пощаде. Те откинули свои капюшоны, и баронесса, пораженная кротким и меланхолическим выражением лиц этих людей, которые, по ее мнению, должны были быть свирепыми и безжалостными, решила, что сумеет растрогать их. Но едва такая мысль промелькнула в ее голове, за ней последовала цепь воспоминаний и она узнала палачей: как ни изменили их горести и время, они остались братьями Шварц.
Просьба, с которою баронесса хотела обратиться к ним, замерла на ее губах, и когда грудь жертвы приподнялась от тягостного стенания, ее подвели к бронзовой статуе.
Первый раз в жизни баронесса Гамелен видела изваяние, о котором слышала так много и знала, ведь именно статуя дала название трибуналу, одним из наиболее влиятельных членов которого была сама баронесса Гамелей.
Подняв на статую взгляд, полный невыразимого ужаса, баронесса откинулась назад и точно склонилась пред выражением спокойствия, приданным художником своему произведению. Но она знала, насколько в действительности страшным было ее наказание.
Баронесса, изгибаясь в руках палачей, с пронзительными криками оттащила их назад, к старому управителю, и взмолилась сжалиться над нею и спасти.
Дребезжащий свет лампы бедного Губерта освещал его помертвевшее лицо. Он едва не вскрикнул, когда, нечаянно посмотрев в отворенную дверь круглой комнаты, увидал маркиза Шомберга на коленях, а рядом барона Альтендорфа, Киприана и служителей Бронзовой Статуи. Восклицание, готовое сорваться с его губ, замерло, и, отвернувшись от баронессы, он начал молиться молча и набожно.
Вдруг удар колокола прозвучал в страшном подземелье. Действие, произведенное им в зале, описать нельзя: даже статуя задрожала, точно внутри нее ответил какой-то отголосок.
– Колокол пробьет еще два раза, – прошептал один из братьев Шварц, – и после третьего удара вы подвергнетесь казни, на которую осуждены.
Услышав погребальный звон, баронесса оцепенела: она перестала кричать, точно язык присох к нёбу, а кровь, прежде кипевшая в жилах, оледенела. Но кротость, печаль и даже сострадание, с которыми старший из братьев Шварц сделал ей торжественное предуведомление, тотчас заставили ее опомниться, и она возопила:
Читать дальше