Сью Графтон - «Б» – значит безнаказанность

– А где была Беверли в среду вечером и в четверг утром? – спросила я.

– Не знаю. А что вы имеете в виду? – не понял он.

– Мне интересно, где была Беверли вечером в среду и рано утром в четверг на этой неделе. Вместе с вами?

Дэнзигер нахмурился:

– Нет. В понедельник вечером я улетал в Атланту, вернулся только вчера. А в чем, собственно, дело?

Я решила пока не раскрывать карт и, пожав плечами, проронила:

– Здесь кое-что произошло. А вы не звонили ей из Атланты?

– Нет. Не звонил. Раньше мы, случалось, звонили друг другу по междугородному. Но теперь я испытываю облегчение, когда не вижу ее. – Он взглянул на меня поверх края бокала. – Вы не верите ни единому моему слову, угадал?

– Верю или не верю, какое это имеет значение? Я должна установить истину. Пока же это все досужие рассуждения.

– Понимаю. У меня нет веских доказательств, но я чувствовал, что должен выговориться. Вся эта история не дает мне покоя.

– Хотите знать, что не дает покоя мне? – спросила я. – Как вы можете жить под одной крышей с человеком, которого подозреваете в убийстве?

Какое-то мгновение он сидел, угрюмо потупившись, затем уголки его губ искривились в уже знакомой мне холодной и надменной улыбке. Мне показалось, он собирается что-то сказать, но он все молчал, потом закурил очередную сигарету и жестом показал официантке, чтобы та принесла счет.

Ближе к вечеру я позвонила Роббу. Встреча с Обри Дэнзигером оставила неприятный осадок, а после двух мартини ломило в висках. Меня тянуло на воздух, хотелось солнца и движения.

– Не хотите поехать на стрельбище? – спросила я.

– Вы где?

– В офисе, только заскочу домой – захвачу патроны.

– Тогда заезжайте за мной, – сказал Джоуна.

Я улыбнулась. У меня словно камень с души свалился.

Над горами клубились облака, похожие на отрыжку допотопного паровозика. Старая дорога шла через перевал; мой "фольксваген" жалобно чихал и фыркал, так что пришлось переключиться с третьей передачи на вторую, а потом и на первую. Мы забирались все выше; вокруг было царство шалфея и горной сирени. По мере приближения к цели мы все более отчетливо различали вдали темную зелень кустарника, упрямо штурмующего отроги. Деревьев мало. Справа склоны, поросшие калифорнийским горцем [4] с ярко-оранжевыми вкраплениями губастика и жгуче-розовыми – колючего флокса. Буйство сумаха, или ядовитого дуба, в темной зелени которого совершенно терялась бледно-серебристая полынь – его противоядие.

Когда мы достигли вершины, я взглянула налево. Мы находились на высоте 2500 футов над уровнем океана, который простирался внизу серой дымкой, сливаясь с такими же серыми небесами. Береговая линия тянулась насколько хватало глаз, и Санта-Тереза представлялась на ней чем-то нематериальным, словно на фотоснимке, сделанном из космоса. Горная цепь, обрываясь у океана, вновь возникала вдали в виде гряды из четырех небольших островков. Солнце здесь, наверху, палило нещадно, и в воздухе, напоенном летучим эфиром, было разлито благоухание камфары. Кое-где на склоне торчали обезображенные пронесшимся в этих местах два года назад пожаром стволы толоконника. Все, что здесь произрастает, ждет не дождется зноя, только тогда раскрываются семена, чтобы затем, в сезон дождей, прорасти. Природный цикл, который не терпит вмешательства человека.

Под самым гребнем узкая дорога круто забирала влево и уходила вверх, петляя между громадными глыбами песчаника, которые почему-то казались всего лишь бутафорией съемочного павильона. Я остановилась на крытой гравием стоянке, мы взяли с заднего сиденья пистолеты и патроны и вышли из машины. За полчаса нашего пути мы едва ли обмолвились хотя бы словом, но сегодня тишина нисколько не тяготила меня.

Мы внесли необходимую плату и заткнули в уши комочки ваты, чтобы не оглохнуть. Я захватила с собой еще и специальные наушники против шума. После злополучного инцидента у меня начались проблемы с ушами, и я старалась их беречь. В наушниках было слышно, как я втягиваю носом воздух – обычно на подобные вещи как-то не обращаешь внимания. Я погрузилась в тишину, где-то далеко-далеко раздавалось биение моего сердца, словно кто-то двумя этажами ниже стучал в стену. Мы прошли на стрельбище, под козырек, похожий на навес для автомобилей. Кроме нас там был всего один человек – со спортивным пистолетом 45-го калибра, на который Джоуна, едва увидев его, положил глаз. Они завели разговор о регулируемых спусковых крючках и прицелах, а я занималась тем, что вставляла патроны – восемь штук – в магазин моего скромного пистолетика. Эта штуковина без названия досталась мне в наследство от моей собственной тетки. Тетка никогда в жизни не была замужем и, когда я осталась без родителей, взяла меня к себе. В шесть лет она учила меня шить и вязать крючком, а в восемь впервые привезла сюда и показала, как стрелять в цель, в качестве упора подложив мне под руки гладильную доску, которую привезла в багажнике. С тех самых пор, как я переехала к ней, я была очарована запахом пороха. Часами просиживала на крыльце и била молотком по рассыпанным веером пистонам, терпеливо извлекая – порцию за порцией – этот восхитительный аромат. После моих занятий крыльцо было усеяно кружочками красной бумаги и испещрено серыми – размером с дырку в ремне – оспинами от сгоревшего пороха. Так продолжалось два года, по прошествии которых тетка не выдержала, решив приобщить меня к настоящему делу.