Николай Стародымов: Исповедь самоубийцы

Вячеслав Михайлович на экране поднес к губам чашку, насколько можно было судить, с горячим кофе, аккуратно отпил несколько глотков и после этого продолжил.

— Вы это сделаете, не правда ли? — Самойлов усмехнулся. Усмехнулся как-то хитро, коварно, зловеще, неискренне. — Вы это обязательно сделаете, я в этом не сомневаюсь. Ну а после этого…

Он опять пригубил чашку с кофе. И хитро подмигнул мне с экрана.

— Ну а что будет после этого, спросите вы? Вы ведь сейчас, скорее всего, думаете, что после этого в ваш подъезд войдет парочка крепких ребят с ножами и кастетами. Не так разве?

Кто бы спорил, как говорила Леточка. Естественно, такая мысль у меня мелькнула в голове. Я отправлю пакет, а потом, конечно, стану нежелательным свидетелем.

Впрочем, свидетелем чего? Как тяжело быть участником игры, в правила которой не посвящен.

…Вячеслав Михайлович между тем посуровел, пристально смотрел мне прямо в глаза.

— В общем, так, — серьезно произнес он. — Я, человек, добровольно ушедший из жизни, прошу вас выполнить мою посмертную просьбу. Перешлите книги по адресу, который вы сейчас запишете. И после этого считайте, что вы отстояли светлую Леточкину память.

Ухмылка, с которой он на меня глядел, стала просто дьявольской.

— Ну а теперь я вас прошу: дослушав адрес, который я вам сейчас назову, тщательно запишите его, потом быстренько достаньте эту кассету из своего «видика».

Изображение Вячеслава Михайловича четко продиктовало адрес, по которому мне предстояло переслать книги. Если этот адрес переложить на российский манер, он бы звучал так: «Лондон, Главпочтамт, человеку, который такого-то числа назовет такое-то число».

Я торопливо записал цифры, после чего нажал соответствующую клавишу, и видеокассета выскользнула мне в руки. Почему ее необходимо было срочно извлечь? — недоумевал я. Впрочем, мое недоумение длилось недолго.

В кассете что-то едва слышно хрустнуло, и я увидел под прозрачным пластиком, как внутри ее разлилась жидкость. Коричневая лента на глазах начала расползаться, скукоживаться. Очевидно, как потом я понял, в кассету был встроен какой-то механизм, который, по истечении определенного времени после ее включения, сработал и разбрызгал внутри корпуса кислоту.

Поистине, уму и прозорливости покойного можно было поразиться.

Да, я отправлю его дочке эти пять экземпляров книги, которая стоила Леточке жизни. Пусть доченька узнает, каким образом отец обеспечил ей благосостояние. Дойдет ли до нее это? Кто ее знает. Быть может, и нет. Но только, как поется в моей любимой песне, которую сейчас несправедливо забыли, «ничто на земле не проходит бесследно». В высший суд я не верю: если бы кто-то и в самом деле смотрел на нас со своей олимпийской высоты, он не допустил бы того, что сейчас творится на нашей грешной земле. А потому судить человека должен только человек, а не кто-то, сидящий на облаке, свесив ножки и с любопытством созерцая, как мы тут копошимся, в этой грязи.

И я, надо сказать, счастлив, что Леточка умерла, так и не поняв самого главного. Ведь не только ее любовь к Петру ей внушили. Как было ясно из намека Самойлова, ее запрограммировали и на самоубийство. Что это меняет? Это меняет принципиально самое главное.

Дело в том, что ДУША ЛЕТОЧКИ НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СОВЕРШЕННОЕ ЕЮ САМОУБИЙСТВО.

Не знаю, как кому, а мне от этой мысли стало легче.

Светлая тебе память, Леточка!

Аминь!