Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы

— Да! — раздалось в трубке.

Я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более любезно и благожелательно.

— Доброе утро, шеф!

Однако начальник, тертый калач, на мякину клевать не собирался.

— Привет, — сразу насторожился он. — Что-то я не понял: ты это откуда мне звонишь?

— Из дома, — не стал выкручиваться я. — У меня тут одна проблемка образовалась, так что я, если вы не станете настаивать на обратном, дома сегодня поработаю.

Кому из начальников понравится подобное заявление? Моему, во всяком случае, не нравится. Потому и голос его стал заметно суше.

— А ты не мог бы мне об этом заранее сообщить? — с сарказмом поинтересовался он. — Хотя бы сообщить, если не считаешь нужным отпрашиваться…

Я был готов к подобной отповеди, а потому сразу включил виновато-подхалимский тон.

— Ну извините, так получилось…

— Ладно, что с тобой поделаешь, отдыхай. Только имей в виду, что теперь первое же внеплановое дежурство будет твоим. Все, пока!

Так, это дело сделано. Можно тащиться на кухню. Полупустой чайник уже исходил тугой струей пара. Я заварил кофе покрепче и пошел в комнату.

В конце концов, сколько ни оттягивай неприятное дело, рано или поздно все равно придется за него браться.

Как я и думал, в конверте оказались деньги. Целая пачка сотенных долларовых бумажек и еще несколько купюр отдельно. И большое письмо. Адресованное мне лично. Написанное от руки, с помарками и исправлениями, почерком Виолетты.

Деньги я брать не стал, уж не знаю почему, постарался к ним не прикасаться. Ведь это были те самые купюры, которые получила Виолетта из рук Мезенцева и Самойлова. На них кровь. Пусть и не настоящая, пусть это метафора, да только должны бы эти бумажки иметь бурый цвет.

А вот исписанные листки я взял. Развернул. И начал читать.

Сейчас, воспроизводя письмо для издания книги, я признаюсь, что поначалу вообще не хотел его приводить. Но потом передумал. В конце концов, рассудил, без этого письма финал будет незавершенным.

Итак, вот последние строки, которые написала Виолетта.

«Значит, ты уже побывал у меня дома, забрал рукопись и, как я понимаю, прочитал ее… Ну и что же ты можешь по этому поводу сказать в мой адрес? Впрочем, не надо, не говори ничего, не надо, я и так все понимаю. Наверное, кроме как дурой беспросветной меня назвать, тебе и сказать нечего…

Да что там… Я и сама это знаю, без твоих слов…

Впрочем, ладно, старик, лирику в сторону. Хочу тебе рассказать, чем закончилась та ночь.

…Домой я добралась только к утру. Сам понимаешь, шарахалась от каждого прохожего, которых под утро в Москве не так уж много, даже летом, от каждого постового, даже от каждого такси. Больше всего в то время я боялась «засветиться», хотя, понятно, понимала и другое: если кто-то меня и запомнит, найти меня в нашем мегаполисе будет просто немыслимо. Более того: я ведь собираюсь обо всем этом писать, а значит, соответственно, буквально через месяц-другой в любом случае вынуждена буду отчитываться перед следователем о том, откуда я знаю все подробности этой истории.

Короче говоря, я боялась, паниковала, шарахалась — и в то же время прекрасно осознавала, насколько глупо мое поведение.

Итак, домой я добралась только к утру. Эта папка, которую ты сейчас держишь в руках, уже лежала у меня на столе. Ты видишь, старик, покойный Вячеслав Михайлович даже это продумал — понимал, что тащить такие бумаги через весь город я, вполне возможно, и не стала бы, могла сгоряча выбросить их в какой-нибудь мусорный контейнер или отнести в первое попавшееся отделение милиции — да и дело с концом.

И вот она, эта папка, лежит сейчас передо мной. Плод труда, так сказать. И что у меня кроме нее имеется сейчас? Ты скажешь: мама, дочка, жизнь… Правильно. Да только, честно тебе скажу, что-то внутри у меня попросту сломалось. Потеряла я в этой жизни что-то важное, главное, стержневое… Даже не так, не потеряла. Лишилась — вот более точное слово.

Знаешь, до всей этой истории у меня и в самом деле было, как я сейчас понимаю, все: семья, друзья, работа, жизнь. А что теперь у меня осталось? Ничего. Ты можешь это понять? Ни-че-го! Это жутко, старый, когда у тебя на каком-то этапе в жизни не остается ни-че-го.

В конце концов, мама и дочка — это еще не семья. Семья — это когда рядом есть человек, даже не просто человек, а именно мужчина, который тебя понимает. Ты знаешь… Впрочем, ты, конечно, этого не знаешь, ты этого не должен знать, и ты бы этого никогда не узнал, если бы не сложившиеся обстоятельства… Так вот, старый, ты не можешь себе представить, как отчаянно я всегда завидовала твоей жене. Не потому, что ты такой уж замечательный или красивый, нет. Ты такое же дерьмо, как и все мужики. Ты бы с удовольствием переспал со мной, ты об этом мечтал, я тебе по ночам снилась — я в этом не сомневаюсь. Но при этом я понимаю, что переспал бы с удовольствием не только со мной и что по ночам я не одна тебе снилась. Ты гуляешь налево и направо, если, конечно, можно гулять направо, ты ради лишней бутылки пива можешь провести с друзьями и подругами то время, которое должен посвятить семье и детям… Это все так. Я все это прекрасно понимаю. И все равно я отчаянно завидую твоей жене. Потому что ты у нее ЕСТЬ! Тебе, мужику, этого не понять. Она, твоя жена, может тебя пилить, может бить о твою дурную голову тарелки, может тебе наставлять рога — но она все равно изначально знает, что у нее, как бы она себя ни вела, у нее все равно есть ты, дерьмовый, но муж. Человек, который хоть иногда подаст ей в постель кофе, который встретит, если она где-то задержится, который поцелует утром и, конечно, вечером, которому можно поплакаться в жилетку, которому можно рассказать о своих проблемах… Она, эта твоя красотка, даже не понимает, как не понимают и все такие же устроенные бабенки, какое счастье им выпало только оттого, что рядом с ними есть муж, неверный, выпивающий, психованный, но — муж!..