Боб Джадд - Финикс. Трасса смерти

Каждый, кто терял работу, знает, как угнетает психику сознание того, что ты — бывший.

Уверен, вы бы не стали слушать рассказы о том, как я почти стал чемпионом мира. Кому интересно слушать истории, которые заканчиваются словом «почти». Даже если бы я действительно был чемпионом мира, я интересовал бы собеседника минут пять, не более.

Дело не в том, что я ищу сочувствия, все равно я его никогда не найду. Да и с какой стати мне должны сочувствовать? Я неплохо поработал, скопил денег, вложив их в иностранные банки, так что теперь могу спокойно существовать, если только не буду тратить слишком много. Но, Боже мой, как мне не хватает того восхитительного ощущения, которое я испытывал, когда оказывался на сиденье чудесного, элегантного бешеного суперавтомобиля и чувствовал у себя за спиной двигатель в семьсот лошадиных сил!

Я скучаю по космическому реву двигателя, по тому ощущению, которое испытывал, когда на скорости в сто восемьдесят миль в час резал поворот с точностью до дюйма. Я набирал с места скорость до ста пятидесяти миль в час за 4,9 секунды. Мне на самом деле недостает того ощущения, которое испытывал почти на каждой гонке, — того, что всего лишь мгновение отделяет тебя от гибели. Мне не хватает шумной, пестрой публики, толпы репортеров, которые жадно ловят мои слова, хотя вряд ли ждут от меня каких-то откровений. Как любой спортсмен, я интересен лишь своими результатами, а не суждениями. Быть знаменитостью, хотя бы и второго плана, совсем не плохо. Бизнесмены и политические деятели хвалились своим знакомством со мной. Мальчишки перелезали через забор, чтобы заполучить у меня автограф. Женщины, от которых дух захватывает, пытались меня обольстить. А теперь, когда я не вожу гоночную машину… За последнюю неделю мне звонили только дважды. Сегодня утром я был свободен. И вечером, видимо, тоже. И завтра у меня нет никаких дел. Человек, жизнь которого зависела от решения, которое нужно принять за тысячную долю секунды, неожиданно осознает, что день тянется безумно долго и его нечем заполнить. Когда гонщик уходит с трека, он словно уходит из жизни.

Я смотрел в нежно-голубое утреннее небо. В небе не было видно ястребов — может быть, они вообще не водятся в Аризоне? Но какие-то птицы копошились в кустах у ручья. А прямо передо мной, в кактусах, щебетали коричневые птицы: словно просили меня не подходить к их гнезду, пока они допоют свою песню. Я никогда не думал, что в пустыне могут жить певчие птицы. Да, опереточному ковбою в пупырчатых сапогах, с новеньким платком на шее придется многому поучиться.

Моя мать Салли Конкэннон родилась в 1925 году в этих краях. Дорогая неукротимая моя мама — буйное и прекрасное рыжеволосое создание, — она обладала множеством качеств, которые не пристали дочери проповедника. Вышла замуж в тридцать один год — в моем нынешнем возрасте. Отцу в то время было почти пятьдесят. Ей, наверное, уже спустя неделю после свадьбы опостылел холодный дом в Норфолке. Но она продолжала жить там, пока не родился я, а затем сбежала в надежное пристанище в Коннектикуте.

Салли Конкэннон Эверс и Роберт Эдгар Рамсей Эверс умерли вместе. После многих лет развода они решили снова пожениться. Были выполнены все формальности, совершена церемония бракосочетания и приглашены гости. Тем самым вечером они позвонили мне, чтобы пригласить и меня, — оба были пьяны в стельку по случаю торжества, которое не состоялось — они погибли на шоссе А30 под Лондоном.

Отец оставил мне в наследство разбитую вдребезги, залитую кровью машину «астон мартин». А мать оставила участок земли в этих краях, который получила после смерти моего деда, — участок, который он приобрел почти даром, когда перевез сюда свою семью из штата Миссури после Первой мировой войны. Десять тысяч акров земли к северу от Финикса. За них я платил небольшой налог, но до сих пор никогда не видел.

Может быть, иногда думал я, мне переехать туда? Построю себе небольшой домик. Упакую чемодан и хлопну дверью, оставив позади сумрачный и холодный Лондон. Погляжу, что делается в Солнечной долине. Но не потянет ли меня в балаганы, где под куполами цирковых шатров работают в аттракционах бывшие гонщики вроде меня? Они выступают там, пока им не становится совсем уж невмоготу встречать изумленные взгляды бывших знакомых. («Прости, Форрест, я не узнал тебя без твоей гоночной машины».)

Когда я перестал участвовать в гонках, я продал свой вертолет, перестал летать на реактивных самолетах. И постепенно перешел на нормальный ритм обыденной жизни. Я познакомился с одним коммерсантом, который именовал себя менеджером-одиночкой. Мне причитались двадцать пять процентов от стоимости каждой сделки, но мало что перепадало. Но вот, после нескольких случайных выступлений в шоу по спутниковому телевидению, которое никто не смотрит, он заполучил для меня заказ из «Детройт ньюс» на серию статей о гонке «Гран-при» Соединенных Штатов, которая состоится на этой неделе в Финиксе. Я должен написать эти статьи с точки зрения гонщика — понимай это как знаешь. Вести гонку в автомобиле «Формулы-1» по ухабистым улицам Финикса — уже само по себе противоречит здравому смыслу. Тем не менее я был склонен принять это предложение. Гонорар был невелик, но зато у меня появился повод поехать в Финикс. Кроме того, моему старому приятелю, работавшему в фирме «Фалькон», нужно было помочь обосновать — ради чего автомобильная компания их фирмы должна выкладывать миллионы за участие в «Формуле-1».