Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

В коридоре послышался шум, свидетельствующий, что явились несколько человек. И среди них Светлана.

— Я ее не звал, — извиняющимся голосом произнес Леонтий Петрович, но было поздно. Брутальная красавица во всей своей красе стояла на пороге. Петриченко непреднамеренно цинично подумал, что она замечательный объект для коллективных изнасилований.

За спиной ее виднелось босое мужское лицо. Не сразу удалось понять, что это психиатр. Отказался от бороды — ничего себе!

— Мне нужно с вами поговорить.

Светлана вошла. Возбуждена и смущена. Села к столу. Покосилась на Петриченко.

— Оставьте нас, пожалуйста, — перевел ее взгляд Эдуард Семенович.

Но тут Леонтий Петрович проявил неожиданную привязанность к журналисту.

— Это мой друг. Он много сделал для спасения Романа. При нем можно говорить. Все.

— То, что Светлана собирается рассказать, в большей степени касается ее, чем вас, Леонтий Петрович, поэтому ей решать, кого посвящать в свои тайны, кого нет, — дергая голой щекой, пояснил психиатр.

— И тем не менее, — надменно заявил хозяин комнаты.

Светлана устало махнула рукой.

— Пусть тогда хотя бы принесет воды. Жажда страшная.

Несмотря на свои габариты, Евмен Исаевич успешно произвел фокус «одна нога здесь, другая там». Старшая сестра сомнительного Романа напилась, но заговорил опять ее безбородый спутник.

— Вот что мы сочли нужным вам рассказать… — в этом месте владелица тайны показала, что говорить будет сама.

— Вы, Леонтий Петрович, хорошо знаете тот случай, когда… — горло перехватило у молодой женщины, но она превозмогла отвращение к произносимым словам, — когда меня в подвале за овощным магазином изнасиловали эти скоты с улицы Растроповича.

Подполковник сухо кивнул. Эдуард Семенович стал нервно пощипывать непривычно голую щеку.

— Я всегда обвиняла в этом подлеца-брата. Не спорьте, у меня есть факты. Навел он. Причем навел подло, сообщив им, что я законченная блядь, сплю со всеми подряд, даже с такой старой гнидой, как сожитель моей матери, то есть с вами. Он сказал им, что я даже мечтаю, чтобы со мной это сделали, потому что я ненасытная и все прочее в том же духе.

Потребовался еще один стакан воды.

— Зачем он это сделал, я не понимала. Я ненавидела его так сильно, что не имела возможности что-то соображать, размышлять спокойно на эту тему. Когда мы сошлись с Эдуардом, я не стала от него ничего скрывать, ему было тяжело, но он принял все, и за это я благодарна ему.

Психиатр закрыл глаза и отвернулся.

— Я по его просьбе рассказала ему всю свою жизнь от начала до конца. Ничего не утаила. Ничего хоть сколько-нибудь интересного. Все самые грязные и неприятные эпизоды вспомнила. Про ваше ко мне отношение, Леонтий Петрович, тоже. Должна вам сообщить, что Эдуард не любит вас и считает сладострастным, подлым маразматиком.

Подполковник стоически кивнул, словно соглашаясь с этой характеристикой.

— Но не это важно, не это… — опять перехватило горло. Евмен Исаевич нетерпеливо раздул ноздри, эти физиологические перипетии чрезвычайно раздражали его. Вперед, вперед к сути дела!

— Не так давно я рассказала Эдуарду один случай из наших взаимоотношений с братом. Я училась тогда в девятом классе. Однажды у нас отменили историю, и я вернулась из школы намного раньше, чем обычно. Я не стала звонить в дверь, потому что хотела рвануть с девчонками на танцы. Нужно было незаметно переодеться. Мы жили тогда на первом этаже. Но первый этаж высокий, с балконом. Вот я и залезла на балкон, чтобы тихонько пробраться в комнату. Мать заставила бы стирать или еще что. У меня был секрет, я придумала, как снаружи открывать балконную дверь. И вот залезаю. Воды!

В стакане оставалось еще на донышке.

— И что я вижу через стекло? Занавеска была отодвинута, а там Ромка, ему тогда лет десять было, стоит перед зеркалом в моем платье в новом. И не просто стоит, а крутится, крутится так. И губы помадой намазаны. Туфли мои надел. Нога у него тогда уже была ого-го. Я и до этого обращала внимание, что платья мои чем-то пахнут не моим и туфли вроде как растоптаны. Стоит перед зеркалом и бедрами вертит, задницей… ну, вы понимаете.

В этом месте рассказ прервался надолго. Секунд на пятнадцать.

— И что же было дальше? — ровным, почти равнодушным голосом поинтересовался подполковник.

— Что, что. Я, конечно, ворвалась в комнату, наорала на него, обсмеяла. Язык у меня был всегда ядовитый, я была штучка. Он обычно ругался со мной, тоже умел, а тут разрыдался. Он никогда не плакал до этого, никогда. А потом вдруг…