Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Вот с этим я согласна.

— Она согласна! То есть тупое, самодовольное, продажное животное, оказавшееся при должности, это законный хозяин судьбы, а тот, кто лучшие годы угробил… — Василий Леонтьевич остановился, снял очки, потер глаза, — ты, пожалуй, права. Мелкая чушь все это.

— Действительно, дорогой.

— Я собирался рассказать тебе кое-что поинтереснее. От чего-то надо было оттолкнуться.

Настя изящно стряхнула пепел.

— Оттолкнулся?

— Если не хочешь, можешь, конечно, не оставлять своего иронического настроя, просто предупреждаю, он помешает тебе понять меня как надо.

— Оставляю иронический настрой.

Василий Леонтьевич осторожно надел очки.

— Продолжаю лекцию о телесной клетке. Мы остановились на том, что твой батюшка, преуспевший в карьере партхам, и мой старик, кающийся, сексуально озабоченный павиан, — только часть этой клетки. Заметь, что к своему отцу я отношусь ничуть не лучше, чем к твоему. Его энкэвэдэшное прошлое мне не менее отвратительно, чем чугунное генеральство Платона Григорьевича.

— Заметила.

— Что касается этих дядек, есть хотя бы надежда на действие натуральных биологических законов. На то, что инфаркты, аденомы, простаты, рак и просто маразм рано или поздно обратят эту гвардию прошлого в навоз истории.

Курящая красавица хлопнула себя по лбу левой рукой и рассмеялась почти истерически.

— Как же я забыла, ты же у нас не просто сорокалетний неудачник, ты ведь еще и калека.

Василий Леонтьевич беззлобно кивнул.

— Да, я не отрицаю, что мои эндокринные неприятности сыграли свою роль в становлении моего мировоззрения. Утомительнейшее дело — колоться два раза в сутки.

— Ты сто раз мне это говорил. Между тем мой папа умер раньше тебя, несмотря на все свое пролетарское здоровье.

— И это меня примирило с ним как с личностью. Но как к типичному представителю продолжаю к нему испытывать все что испытываю.

— Опять ты…

— Правильно, это мы проехали. Где же я? Ах да. Пропитываясь ядом по отношению к отцам, я — и такие как я, — мы совсем забыли про детей.

— Каких детей? Уж не наших ли ты имеешь в виду?

— Не надо так шутить. Я имею в виду детей в широком, в широчайшем смысле слова. Ты знаешь, они, дети, еще гнуснее отцов. Гнуснее, опаснее. И кто-то так задумал, что они должны нас — неживших — пережить!

— Именно эта глубочайшая мысль пришла тебе в голову?

— Эта.

— И давно?

— Недавно. Месяца полтора-два назад. И знаешь где?

— Интересно.

— В туалете Белорусского вокзала.

— Ну, дух дышит, где хочет. Ты сам мне говорил.

— Не притворяйся умнее, чем ты есть. Ведь ты ничего на самом деле еще не поняла.

— Будешь оскорблять, вызову милицию.

— Ладно, успокойся. У меня нет сил ссориться.

— Тогда продолжай. Что там за туалет у тебя?

— Я мочился.

— Вся внимание.

— Был трезв, скромен, как всегда, никому не мешал, что в общественном туалете особенно ценно. И вдруг получил сильнейший удар ногою.

— В пах?

— Нет. Но ударили меня ужасно унизительным образом. В зад. Носком здоровенного башмака. Я от боли и обиды чуть не потерял сознание. И рухнул на пол. К счастью, ты не знаешь, какие там полы.

— Ты не попытался отстоять свою честь?

— Это было физически невозможно. От боли я не мог двигаться. К тому же нападавший был громаден и был не один. Мне казалось, что их вообще человек сто. Но, так сказать, своего я успел запомнить. Компания молодых здоровенных горилл хохотала, стоя надо мной, но одна горилла хохотала отвратительней других. Она и запала в память.

Василий Леонтьевич облизнул пересохшие губы.

— Не сразу эта история получила продолжение.

Анастасия Платоновна закурила следующую сигарету.

— То, что я чувствовал себя раздавленным, уничтоженным, — про это я тебе рассказывать не буду. Не понимал, как мне жить дальше. Абстрактные объяснения, что, мол, дикая уличная преступность захлестнула города и никто с этим ничего не может поделать, в таких случаях не греют. Думал, рехнусь от обиды. Но судьба таких, находящихся на грани, жалеет, видимо.

— И ЧТО?

— Прошла страшная неделя, прошла вторая, и тут встречаю я этого парня. Случайно, возле какого-то кабака. Я сразу понял, что это огромная удача. У меня внутри все запело, поверилось, что счастье возможно. Подошел я к нему, осторожно мелькнул перед глазами. Проверить — узнает или нет. Не узнал. Это понятно. Скорчившийся тип на полу в общественном туалете отличается от человека с прекрасной осанкой в хорошем белом костюме.