Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— А стал зятем?

— Они полюбили друг друга.

— Но брак оказался недолговечным?

Таня пожала худыми плечами. Ей не слишком нравились эти вопросы, но задавались они таким серьезным, значительным тоном, что спрашивающего невозможно было заподозрить в праздном интересе.

— Любовь не вечна.

— У вас, я вижу, глубокие познания в этой области, — мягко и дружелюбно улыбнулся Петриченко, — как вас, кстати, зовут? Пора нам познакомиться.

— Ваша фамилия Петриченко, я прочитала.

— Ну, а…

— Таня.

— Замечательно. Знаете, Таня…

— Хотите еще кофе?

— Кофе я, может быть, и хочу, да нельзя мне больше. Полнота, нагрузка на сердце.

Лицо собеседницы сделалось глубоко озабоченным.

— Знаете, что мы с вами лучше сделаем?

— Что? — почти испуганно спросила хозяйка, и в глубинах ее сознания мелькнула совершенно дикая мысль.

— Осмотрим дом.

— Дом? Зачем?

— Сейчас объясню. Очерк я буду писать о бывшем советском вельможе. Легко сейчас такого человека оболгать, в том смысле, что у него на даче были золотые унитазы и всякое такое прочее. Помните, как было с маршалом Ахромеевым?

— Не помню.

— Ну, неважно. Я хочу быть максимально объективным, объективным до конца. Я хочу достоверно узнать, сколько было комнат в загородном доме человека, ворочавшего почти всею нашей металлургией. Понимаете?

Таня кивнула.

— Ну так пошли, хозяюшка.

И они стали подниматься по лестнице наверх. Петриченко что-то острил, вспоминая, например, что раньше было такое советское статистическое развлечение — исчислять количество чугуна и стали, приходящееся на душу населения. Так вот, теперь душа каждого свободного россиянина хочет посмотреть в упор на жизнь человека, столь отягощавшего ее прежде.

— И мы ей, душе то есть, сейчас в этом поможем.

Таня и слушала эти рассуждения и ничего не понимала. Она была занята другим. Пыталась определить, в какой именно комнате этот дородный вальяжный красавец с блестящими залысинами набросится на нее. О том, как ей вести себя в том случае, если это произойдет, думать она была не в состоянии.

Вот они уже преодолели подсознательную лестницу и окунулись в горячий раствор: запах нагретого солнцем дерева и застарелой диванной пыли. Вот они начинают обходить одну за другой небольшие комнатки. Сердце Тани до предела наполняется холодом, когда они оказываются вблизи какого-нибудь спального места. Где-то за границами сознания — журналистская болтовня.

Так ничего и не случилось.

Таня с облегчением вздохнула, когда они стали спускаться вниз. Но она не смогла бы ответить, радоваться ей этому облегчению или нет.

Теперь комнаты этажа первого.

Кухня-столовая. Странно обставленная гостиная.

Вторая, необжитая, веранда. Дверь, кажется, заколочена.

— А это что?

— Просто темная комната.

Узкое глухое пространство без окон. Почему-то Евмена Исаевича оно заинтересовало особенно сильно. Он тщательно осмотрел и даже ощупал косяки, вошел внутрь, подозрительно принюхиваясь. Заглянул в пустые ящики из-под телевизора и пылесоса.

— Ну, понятно. Темная, значит, комната.

— Да. Темная, — равнодушно ответила Таня. Этой комнаты она не боялась. Гость выглядел таким чистоплотным и лощеным, вряд ли он затеет что-то в этой пыли и на этих ящиках.

Петриченко задумчиво отвернулся от неглубокой прямоугольной норы. Потеребил свои ограниченные усы.

— А во дворе?

— Что во дворе? А, сараи, — Таня вздохнула и замялась, — и сторожка.

— Пойдемте, Танечка, пойдемте.

Это «Танечка» подхлестнуло воображение хозяйки. Она опять незаметно покраснела.

Они вышли в жаркие, хотя уже и несколько поредевшие заросли. Сарай был осмотрен, Петриченко остался доволен состоянием навесных замков. Гараж он тоже, кажется, одобрил. Пусто, душно, пахнет промасленной ветошью. Материалы для очерка о командире советской стали оставалось дополнить осмотром сторожки.

— Почему вы так смущены, Таня?

— Я не смущена, — смущенно ответила хозяйка.

— Меня невозможно обмануть, — отчасти строго, отчасти фатовски сказал Петриченко, глядя ей в зрачки.

— Нет, нет, я правда…

— Что там за этой дверью, Таня? Согласитесь, смешно это скрывать теперь.

— Я ничего не скрываю.

Глаза опущены, плечи дрожат.

— Я ведь все равно посмотрю.

— Хорошо, — бессильно согласилась Таня, — смотрите. Там моя мама.

— Ваша мама?

— Да.

— Жена Леонтия Петровича Мухина?

В голосе журналиста не было ни торжества, ни удивления.