Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Я не люблю хоккей, — честно сказал Никита.

— А что же ты любишь?

— Пиво с креветками. Но не каждый день.

— Так вот, литература это не пиво с креветками, — Светлана остановилась. Спутник ее тоже остановился. Учительница громко хмыкнула.

— Наш разговор — это в известной степени продолжение того бреда, который ты слышал, понимаешь?

— Нет.

— Ну и ладно. Просто поверь мне на слово, что писатель Сорокин, а именно его я заставляю зубрить, писатель настоящий. Один из лучших сейчас, а может быть, и единственный. Я, как сейчас говорят, тащусь от него. Я сама ввела его в программу. А то, что его сочинения не похожи на «Капитанскую дочку», это их достоинство, а не недостаток. При этом «Капитанскую дочку» я тоже люблю. Одно другому не мешает, и Пушкин понял бы Сорокина, понимаешь?

— Нет, я только верю тебе на слово.

— Лет через десять-сорок его поймут все, а сейчас только и такие как я.

— А если не поймут?

— Такие как ты не поймут. Но ты предназначен не для того, чтобы разбираться в современной прозе. Надеюсь.

Никита задумчиво погладил себя по щеке, всматриваясь в очертания развалин над головою собеседницы.

— А для чего я предназначен? — спросил он без вызова.

— Не знаю. Хотя думаю, что догадываюсь, — сквозь жесткие учительские интонации промелькнуло некое мурлыканье. Никитой, впрочем, незамеченное. Он был настроен немного поисповедоваться.

— Понимаешь, сразу после школы я поступил в техникум. По знакомству. Неважно какой. Летом собрался в стройотряд. Деньги были очень нужны. На Дальний Восток. Там клещи, энцефалит. Всем сделали прививки. Но так получается, что у одного на сто тысяч бывает реакция. Нестандартная. Вот здесь, — Никита указал на солнечное сплетение, — примерно вот здесь есть железа. У одного из ста тысяч она воспаляется.

— У тебя воспалилась?

— Я пролежал три года.

У Светланы сделалось уважительно-заинтересованное лицо. Глаза потухли.

— Мама моя работала в библиотеке. Стала мне приносить книги. Очень много, самые разные. Я их читал. Читал, читал и читал.

Светлана усмехнулась.

— Чего ты?

— Не удержалась, ассоциация.

— Пусть ассоциация. У нас дома не было развлечений. Даже телевизора не было.

— Такая бедность?

— Такая. Радио сломалось, комбайн. Старый очень. Я возненавидел чтение к концу первого года. Но ничего другого не было. Друзья мною не интересовались.

— Почему?

— Я же лежал неподвижно. Подруги тоже не интересовались.

— Женщины бывают страшно жестокосердны, — сочла нужным сказать Светлана, но Никита, кажется, не оценил ее объективности.

— Я прочел все книги в библиотеке.

— Все?

— Да.

— Ты, наверное, самый начитанный человек в своем городе. А может, и в области.

— Самое страшное началось, когда книги закончились. Сначала пошли те, что частично повторялись, потом те, что повторялись больше чем наполовину.

— Переиздания.

— Наверное. А потом книги закончились совсем.

— Но книги можно перечитывать.

— Зачем?

Светлана медленно наклонила голову набок, словно демонстрируя рассыпчатость своей прически.

— Трудно объяснить.

— А потом стало еще хуже. Они мне начали сниться.

— Книги?

— Да. То, что в них написано. Но не подряд, а перепуганно, как попало.

— То есть?

Никита зажмурился, как бы пытаясь что-нибудь рассмотреть из своих бывших снов.

— Приходит, допустим, — это мне снилось вчера — князь Андрей к мистеру Пиквику, а у того сидит целая компания. Степан Трофимович, у него две бутылки шампанского и он притом пляшет, какой-то погибающий человек, подпоясанный гибким шприцем, на котором написано «морфий»; человек без лица, но с огромным кулаком, который он то положит, то поставит; маленькая графиня с усиками и на восьмом месяце беременности, с вязанием. При этом кто-то поет в клозете, ему кажется, что уже утро.

— Вот это действительно бредятина. Литературщина.

— Согласен.

— Бездарная мазня. Потуги.

— Я же не специально, мне так снится, а назавтра приснится что-нибудь другое. Но в целом я очень устал от всего этого. Но я знаю, что есть способ освободиться.

Никита по-прежнему смотрел на развалины, а учительница смотрела на него, пытаясь определить, придуривается он или нет. Если придуривается, то неталантливо, если нет, то его можно пожалеть.

— И что же за способ?

— Что?

— Как ты собираешься освобождаться?

— Я пока не могу рассказать. Именно тебе не могу. Хотя именно тебе было бы очень интересно.