Илья Рясной - Табельный выстрел

Дом ветшал, доски гнили, забор покосился — в общем, разруха. Иногда Надя заставляла мужа что-то там прибить и отремонтировать, на что тот соглашался с большой неохотой. Впрочем, она особо и не настаивала. Все равно через год-другой эти домишки, чахлые палисадники, заборы перемелют хищные жвала экскаваторов, и на этом месте вознесутся ввысь однотипные дома с горячей водой, газом и всеми удобствами. Так что жить им скоро в благоустроенной квартире… Новая квартира у нее сиять будет — во всяком случае, Надя была в этом искренне уверена. И вернет она тогда из деревни от матери сынулю своего — а то бабка внука отдавать не хочет, чтобы не рос, как она говорит, в грязи да пьянстве.

— Подруга, можешь отрез достать кримпленовый? Такой вот, — Люба вытащила из сумки кусочек фиолетовой материи. — Ни в одном магазине найти не могу. А у меня одной мадаме капризной понадобилось именно такое платье.

— Кримплен, сама знаешь, какой дефицит, — важно произнесла Надя.

Действительно, этот недавно появившийся синтетический материал, который не выгорает, не линяет, пользовался ажиотажным спросом и был в постоянном дефиците. Впрочем, спросом пользовалась вся синтетика — это был результат научно-технического прогресса. Красивые яркие ткани заменяли казавшийся теперь уже тусклым и устаревшим ситец, шелк и хлопчатобумажные изделия. Искусственные меха считались куда более модными и шикарными, чем натуральные. По миру и стране победно шагала химия — химические завивки в парикмахерских, химчистки, пластмассовая мебель, нейлон и полиэтилен. Этот процесс не остановишь.

— Ну, подруга, я тебе сверху заплачу, — заверила Люба. — Как обычно и даже чуть поболе.

— Посмотрю, — подобрела Надя. — Должно что-то на складе заваляться.

— Вот за что люблю я ваши склады — там постоянно что-то заваливается. Наверное, и царскую корону можно при желании найти.

— Корону не корону, но всегда что-то есть, чего нигде нет, — довольно хохотнула Надька.

— А я тут нам винца притащила, — жестом заправского фокусника Люба извлекла из своей модной сумки затерявшуюся в ее недрах бутылку двадцатиградусного «Хереса Донского», который она приобрела в магазине в центре города.

— А что? — Глаза Нади жадно блеснули. — За встречу. Сколько не виделись?

— Да уж два месяца, — звякнули стаканы. — Но теперь будем видеться куда чаще.

— А что, заходи, всегда рада.

Женщины выпили. Пьяно раскраснелись.

Надя стала расписывать, как она заживет в новой квартире, которую вроде по генеральному плану застройки сдадут в будущем году:

— Представляешь. Поднимаешься в лифте.

— Если с лифтом будет. А то все больше без них.

— С лифтом. Заходишь в квартиру. Запираешься. И никакие морды тебе за забор не глядят. Никаких соседей. Все так чинно. Тихо.

— А чего соседи, донимают тебя?

— Анонимки пишут. Участковый приходил, интересовался, чего это мы тут пьянствуем, предупреждение вынес. И не разобрался ведь, гад. Пьянствует только Васютка. А я, наоборот, с ним борюсь.

— А у тебя рядом вроде еще эти живут… Знала их когда-то… Братья, как их…

— Калюжные. Ну, чисто аспиды. Васютка со старшим в одном классе учился. До ремесленного училища. От них никогда никому покоя не было. На всех злые, в любой драке зачинщики, притом так, чтобы втроем на одного. Ни одна гадость без них не обходилась. И все их с детства к каким-то ворюгам взрослым тянуло, в какие-то притоны. С тринадцати лет с финками ходили. А как в тюрьму старшой Толян загремел, такой вернулся… Ну такой гордый, как будто в космос слетал, а не в Магадан.

— Да, тюрьма мозги выворачивает, — со знанием дела произнесла Люба, подумав про себя с неожиданным презрением к подруге: «Это тебе, овца, всю жизнь на привязи быть. А тюрьма душе свободу дает».

— Ну, у тебя-то мозги не вывернула. А у Калюжных мозгов никогда и не было. Толком нигде не работают. Или болеют, или их выгоняют, на другую работу устраиваются. Но бухать им все время надо. Раньше постоянно пьянки там, всякие мутные личности возникали. И вечно какие-то девки, вечно драки.

— Подраться и по бабам. Мужики, они все такие, — кивнула Люба.

— Да таких мало… Старший вообще с головой не дружит. Мне кажется, запросто убить может, столько злобы у него… А жадные-е-е, боже ж ты мой. За рубь гадюку оближут… И ведь вольготно оглоеды живут. Маманю к сестре в деревню уже три года спровадили. А недавно от младшего уж и жена вместе с дитем сбежала.

— Значит, гордые они. А чем гордятся?