— Как вы выжили?
— Когда наша дивизия народного ополчения уже позиции занимала на подступах к Москве, командир меня вытащил за ухо с окопа. Он меня раньше знал и отлично представлял, что я только со школы. И сказал: «Тут, мальчонка, тяжелые дела будут, мало кто уцелеет. Так что дуй-ка ты отсюда к родителям». Я возмутился: мол, готов смерть принять героическую. А он мне — будет тебе еще время погеройствовать. И пинком препроводил. Знаешь, у меня до сих пор неприятное чувство — я должен был погибнуть там. И каждый день моей жизни мне теперь отдавать долг людям за тот пинок, которым меня отправил старый командир жить дальше.
— А остальные?
— Из нашей части почти никто не выжил. И никто не дрогнул. Это были мои соседи, знакомые, люди, которых я знад с детства. Были безобидные чудаки. Были суровые мужики. Некоторые добрые, некоторые злые и задиристые. Щедрые и скупердяи. Это все не важно. А важно то, что они умерли все, добровольно, чтобы отстоять наш город.
Маслов вздохнул, похоже, рассказ его пронял.
— Ив это же время в Москве братва гуляла вовсю, — продолжил Поливанов, помолчав немного. — Торгаши, куркули, мироеды, ворье мельтешили, как тараканы. Тогда из четырех с половиной миллионов москвичей два удалось эвакуировать на Восток, притом организованно и эффективно. А в середине октября 1941 года, когда фашисты стояли в ста километрах, вспыхнула паника — мол, Сталин давно в Куйбышеве и с Гитлером договорился Москву сдать. Я моему однокласснику морду разбил за такие слова. Но что толку кого-то бить, когда паника разрастается, как лесной пожар. И все крысы побежали, со своим, а то и с чужим барахлом. На шоссе Энтузиастов не протолкнуться было от людей и машин, двигавшихся в сторону Горького. Лезли вперед кулацкие морды, расталкивая друг друга локтями, выкидывая из грузовиков и вагонов женщин и детей. Некоторые руководители предприятий бежали со всей кассой. Были и такие обывательские разговорчики: «Немцы придут, они европейцы, при них все культурно будет, шоколад будем жрать, не то что при коммунистах. Потому бежать никуда не надо, надо просто встретить Европу хлебом-солью». Ну и блатные, и жлобы, и негодяи всех мастей из щелей повылезали. На заводах бунтовали подстрекаемые провокаторами рабочие, иногда вместе с администрацией — обезумевшие толпы грабили складские помещения, дрались между собой, пытаясь урвать побольше. Грабители обносили магазины и квартиры. А диверсанты по ночам подсвечивали цели ракетницами. Восемнадцатого февраля Москва стала городом, в котором не работали поликлиники и булочные, остановились метро и трамваи, брусчатка была засыпана выброшенными из контор документами, зияли разбитые окна магазинов и выломанные ворота складов. Люди сошли с ума, решив, что своя шкура ближе к телу и можно все, лишь бы выжить… Тогда приказ отдали о чрезвычайных мерах.
— Постановление Государственного комитета обороны от 19 октября, — кивнул Маслов.
— Именно. «Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Лично видел, как отряд милиции ставил к стенке мародеров, застигнутых на месте преступления. Жесточайшими мерами удалось сдержать этот хаос.
— Да, сейчас об этом не принято вспоминать и писать.
— А зря. Потому что очень много ясным становится. Я так понял тогда, что есть в мире тень такая огромная, в которой копошится всякая нечисть, где им хорошо и уютно, где принято воровать, подличать, жить только для себя. Там гнездится все это ворье и нечисть, мародеры и убийцы. А есть свет. И в лучах самопожертвования и доблести шли на смерть ополченцы, почти двести тысяч моих земляков, которых не гнали под дулами автоматов. Они знали, что иначе нельзя, и почти все сложили свои головы. Они для меня святые, Вова… Это разные миры. Между ними есть пересечения, иногда можно перешагнуть из одного в другой. Но есть водораздел, разделяющий тех, кто готов погибнуть за свой народ, и тех, кто грабит продовольственные базы и квартиры ушедших погибать за Родину. Оно ведь так не только в войну. Оно на все времена так.
— А инженер? — вернулся к волновавшему его вопросу Маслов.
— Володя, я когда-нибудь страдал излишней доверчивостью?
— Не замечены, босс. Скорее наоборот — никому на слово не верите никогда.
— Потому что голова человека — черный ящик. Есть лгуны, которые, говоря с тобой, сами верят в свою ложь и изобличить их невозможно. Но тут… Поверил, представляешь. Как током ударило меня — не он! Инженер наш, а не их…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу