Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Но время не только старит, приносит болезни, оно и лечит. Чем дальше бежали дни, тем отчетливее проступало постыдно минувшее. И оказалось, что бесстрастная память ничего не выбрасывала из своих хранилищ, сохранилось даже то, что очень хотелось забыть.

Все началось, пожалуй, с того странного появления в его кабинете заместителя начальника отдела капитана Мартынова.

— Как продвигается дело с ограблением в гастрономе?

— Глухо, — признался Сергей. — Я уже начинаю верить, что кассу взяли призраки. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а тридцати пяти тысяч как не бывало.

— Есть версии?

— Осталась последняя. Деньги взяли работники гастронома. Все вертится вокруг одного.

— Кого?

— Директора Сатрояна.

— Да, плохи твои дела. — Капитан подошел к столу. — А ты знаешь, кто его старший брат?

— Нет.

— Заместитель министра. Так что, братец ты мой, во-первых, подозревать Сатрояна — значит, компрометировать руководителей высокого ранга. Во-вторых, как сам понимаешь, в этой ситуации любые твои доказательства будут опровергнуты. Советую отбросить последнюю версию и закрыть дело.

— Советуете или приказываете?

— Приказывать не могу. Надо сначала узнать, что ты накопал.

— Много накопал. Можно отдельное дело заводить на Сатрояна. Но разрешите, я доложу вам об этом позже. Пока могу с уверенностью сказать, что банда Шестакова не распалась, а перешла жить под крышу Сатрояна. Она занимается уже не грабежом, а развозит его товары по всей стране, шантажирует, покупает нужных ему людей…

— Широко шагаешь! — удивился капитан. — Можешь доказать?

— Это могу. Но я вам говорю лишь о малой частичке…

— Ну-ну, дерзай, старший лейтенант. Пять дней даю, не больше…

А через два дня мать дрожащей рукой протянула ему конверт.

— Не сердись, Сережа, я прочитала. Он был не заклеен. — И присела на кушетку, со страхом глядя, как Сергей вынимает листок из конверта, читает: «Щенок, советую забыть к нам дорогу, чтобы мамаша не рыдала на твоих похоронах. Сик».

Это была вопиющая наглость. Сатроян открыто угрожал ему. «Сик» — он уже знал — так называли в узком кругу Сатрояна и его компанию.

Утром в подъезде своего дома он услышал хрипловатый голос из-под лестницы: «Сик последний раз предупреждает». И мощный удар по голове. Били профессионально, чтобы только оглушить. Когда Сергей пришел в себя, их уже не было. На макушке выросла огромная, с детский кулачок, шишка, которую со смехом разглядывали в райотделе…

Потом Сергея вызвал начальник райотдела — уставший от житейской суматохи, обрюзгший полковник.

— Телега на тебя пришла, — сказал он буднично, словно попросил придвинуть пепельницу. — Серьезная телега. Не знаю, чего и делать. Давай отбивайся. Пишут, что ты взятку получил.

— Большую? — поинтересовался Сергей.

— Десять тысяч.

— Можно поинтересоваться, кто автор?

— Всему свое время. — Полковник опустил узловатую морщинистую руку на листки письма, — Сначала на фотографии полюбуйся. Здесь, как пишут, зафиксирован момент передачи.

На первой фотографии, без сомнения, был он, Сергей. К нему наклонился худощавый мужчина, прикуривал. Меж двух пальцев сигарета, а тремя другими он зажимал в ладони белый сверток. На другой фотографии — белый сверток крупным планом в руке улыбающегося Сергея.

— Добротная работа, — сказал тогда он, возвращая снимки.

— Да, добротная, — согласился полковник. — Ты пока все материалы по этому делу передай Мартынову… С тобой, сам понимаешь, мы должны разобраться. Не бойся, в обиду не дадим. Все будет по чести.

«По чести» не вышло… Мама, сгорбленная, неподвижная, как восковая фигура, стояла в углу. За столом заполнял страницы протокола Мартынов. А двое, товарищи Сергея, проводили обыск… Сам он что-то возбужденно говорил, пытался острить. Но, когда из-за зеркала в прихожей вытащили тот самый, что на фотографии, белый сверток, замолк, даже перестал слышать, точно провалился в глухую пустоту.

Именно вслед за этим все стало восприниматься фрагментарно, несвязно, отдельными, случайно выхваченными кадрами. Серая стена следственного изолятора с выцарапанным матерным словом, очки, съехавшие на прыщавый нос следователя, лепной герб государства над тремя креслами, мучительно зевающий конвоир, какие-то люди, наверное свидетели, двигались, жестикулировали, открывали рты, и голос судьи, читавшего приговор, звучал глухо, словно доносился из-за фанерной перегородки.