Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— А ты уверен, что это был Алексей Алексеевич? — Молотилов догнал Окрошку и громче повторил вопрос.

— Ляксеич, — всхлипнул Окрошка. — Я его по туфлям узнал. Туфли-то я у Малыша одолжил. Сорок третьего размера не нашёл. У Малыша сорок четвёртый взял…

Окрошка резко остановился и достал из-за пазухи чёрный лакированный туфель.

— Я его из кустов костыльком поддел… Тот, что рядом с мешком лежал… Правый. А у меня правой ноги нет. Одна левая. Даже в память не наденешь. Ничего, так хранить буду.

— А может он живой? — с надеждой в голосе спросил Альфред, — Может, без сознания просто?

Окрошка отрицательно мотнул головой и шмыгнул носом:

— Мёртвый. Доктор звонил куда-то, говорил, два трупака в морг доставить надо. И шею щупал. Да я и сам видел, мёртвый он, Ляксеич. Я мёртвых навидался…

Они стояли посреди тёмной кривой улочки, освещённой лишь мертвенным светом луны, которая то и дело норовила спрятаться от ноябрьского холода в рваных чёрных тучах, натянуть их на себя, словно дырчатую шаль, ну чтобы хоть чуточку согреться. Но тучи гнал ветер, и они быстро пролетали мимо, уносясь в непроглядную бесконечность, становясь частью этой мёртвой жуткой бесконечности.

Окрошка застонал, прислонился к шершавой стене дома и обессилено сполз на грязный тротуар. Костыли с глухим стуком упали на асфальт. Окрошка прижал туфель к груди и затих. Даже шмыгать перестал. Альфред прислушался и не услышал его дыхания.

— Эй, Окрошка, — тихо позвал он, — Окрошка, ты меня слышишь?

Окрошка не ответил, а Альфреду стало страшно, он вдруг подумал, что одноногий бродяга умер.

Альфред испугался, он очень испугался.

Как тогда, в подлеске близ Шугаевки, в котором он затаился, выбравшись из пылающего дома. Он забился под какую-то корягу, и дрожал, как осиновый лист. Было прохладно, но Альфред дрожал не от холода. Он дрожал оттого, что остался один, а впереди — неизвестность…

…Альфред Аркадьевич Молотилов никогда не жил самостоятельно. Отец, всю жизнь проработавший на вредном производстве, умер рано, Алику и пяти лет не было, теперь он его почти не помнил. Жил Алик с мамой и не знал никаких забот. Жили небогато, но особо не бедствовали, не одним только хлебом и картошкой питались. Мама работала бухгалтером расчётной группы в цехе подготовки производства на «Искре», и небольшую пенсию за отца получала, советское государство, при всей своей порочности и несостоятельности, как теперь принято считать, о малоимущих гражданах не забывало, заботилось. Жили они с мамой в деревянном бараке в рабочем посёлке искровцев, коммунальные платежи не были обременительными, на еду хватало, а о том, что практически вся одежда Алика перешита из отцовской, он не задумывался, во всяком случае, неловкости от этого не ощущал. Впрочем, в те времена все так жили — небогато и ровно.

Пока мама была жива, она решала все его детские и юношеские проблемы. Советовала, как поступить в той или иной ситуации, вмешивалась в его взаимоотношения со сверстниками, если требовали обстоятельства.

В институт Алик поступил легко (опять же плюс советской власти: обучение в ВУЗах было бесплатным), и так же легко его закончил. А когда, только устроившись на «Искру», по причине широкомасштабной конверсионной программы российского правительства, потерял работу, мама поговорила с давним другом семьи, Леонидом Яковлевичем Цамом, и тот взял Алика к себе в процветающую коммерческую фирму, специализирующуюся на продаже сантехнического оборудования. Алик был парнем неглупым и за короткий срок под руководством прожжённого торгаша Лёни Цама быстро освоил новую профессию и стал неплохим коммерсантом.

А потом пришли в жизнь Альфреда сумбур и растерянность.

Сначала мама умерла. Совершенно неожиданно.

Альфред вернулся с работы, а мама лежит мёртвая. Альфред растерялся. Не огорчился, а банально растерялся. Он не знал, что ему делать, что предпринимать и додумался лишь до того, чтобы позвонить патрону.

Леонид Яковлевич приехал быстро, сказал растерянному Алику Молотилову слова соболезнования, и, убедившись, что толку от него — ноль целых два ноля сотых, взял на себя решение всех организационных и финансовых вопросов, от вызова врача для констатации факта смерти и оформления документов, до устроения скромных похорон и не менее скромных поминок. На поминках присутствовали только они с Альфредом, да человек шесть соседей по бараку, те, кто пожелал прийти. Единство пролетариата к тому времени было упразднено, друзья превратились в приятелей, соседи стали просто соседями в буквальном смысле, а родственников у Молотиловых не было.