Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Ты чего над трупаком колдуешь? — услышал он за спиной голос Пулина и оглянулся.

Подполковник появился в сопровождении следака из городской прокуратуры Байкалова, прихвостня малюткинского, и судмедэксперта — худого и долговязого Эдгара Яновича Эзау, с очками, поднятыми и задвинутыми на крутой с залысинами лоб.

Байкалов выглядел, как всегда, жизнерадостным и вполне довольным жизнью. Одет в костюм от Хуго Босс, а на ногах мягкие кожаные туфли, изготовленные явно не на местной кожно-обувной фабрике. Словно приехал не на место взрыва, а на банкет — по-видимому, надолго покидать прокурорскую «Волгу» не собирался. Проинструктирован не проявлять рвения.

«Чего скалится? — зло подумал о нём Георгий, — А впрочем, что бы ему не радоваться жизни? Всегда богато упакован, разъезжает по городу на новеньком „Фокусе“, а не на видавшей виды шестёре, как я. Жена фотомодель, а сын от первого брака учится где-то за границей…»

Опер а Байкалова не любили, сильно огорчались, если приходилось работать совместно. Называли презрительно гондоном. За глаза, конечно. Знали — ссориться с гондоном Байкаловым не ст о ит.

— Здравствуйте, Георгий Иванович, — вежливо поздоровался с Гошей Байкалов, спрятав руки за спиной.

Гоша поднялся с корточек.

— Здравствуйте, Михаил Артурович, — ответил он не менее вежливо, но руки не протянул. Собственно не только по причине своего неуважения к следаку — просто знал, что Байкалов, видевший, что он касался трупа, рукопожатие проигнорирует, побрезгует.

Судмедэксперт, напротив, протянул Гоше узкую, но сильную кисть с длинными пальцами хирурга.

— Здорово, Гоша.

— Привет.

С Эдгаром Яновичем Гоша был знаком более десяти лет, они симпатизировали друг другу. Друзьями, в полном смысле этого слова, не являлись, но количество совместно выпитого (в морге, на кладбище во время проведения эксгумации, на месте преступления и в других, не менее экзотических местах) коньяка, водки и медицинского спирта подсчёту поддавалось с трудом.

— Пошли-ка со мной, майор — тоном приказа сказал Пулин. — Там твои орлы охранников Самсонова задержали, а стажёр Петровский секретаря его приволок. Любимов Николай. Парень немного не в себе. Возбуждён. Ерунду всякую буровит. Видать, сильно контузило. Эдик ему какую-то дрянь вколол, немного успокоился. Пойдём, Георгий Иванович. А трупами Эдик займётся.

Пулин пропустил вперёд судмедэксперта.

Эзау взглянул на тела.

— Да мне, собственно… — он на всякий случай прикоснулся рукой к шейной артерии тела Сидорова, и, убедившись, что пульса нет, сказал: — мне тут делать нечего. Картина ясная. Вызову санитаров, пусть их прямо в прозекторскую везут. А, завтра всё доскональненько…

— Ну-ну, — согласно кивнул Пулин, — тебе, Эдик, лучше знать, что со жмурами делать. Пошли, Гоша. Мертвецы нас простят, а дело не ждёт.

«А простят ли? — подумал Гоша, бросив последний взгляд на тело мёртвого товарища. — Не явятся ли с того света спросить: а как ты, скотина, жил, предав? Совесть не мучила? Кошмары не снились? Обрёл ли ты счастье, получив новые погоны на плечи и новое кресло под жопу?»

Гоша посмотрел вслед удаляющимся Пулину и Байкалову, потом повернулся к Эдгару Яновичу и зачем-то сказал:

— Я его знал.

Эзау понял, о ком идёт речь, пристально посмотрел Гоше в глаза:

— Он был твоим другом?

Гоша отрицательно покачал головой.

— Нет. Не успел.

— Что ж? Бывает. Соболезную.

Когда Мотовило присоединился к своим, там уже вовсю распоряжался Пулин.

— Этих в отделение, — говорил он Свечкину и Куканову, указывая на охранников Самсонова, стоящих в сторонке и покорно ожидающих своей участи.

Мотовило поглядел на охранников с интересом, но без участия. Крепкие ребята. Стоят, курят, изредка переговариваются. Внешне — совершенно спокойны, видать, не впервой в такую переделку попадать. Знают, что ничего страшного с ними не произойдёт. Сейчас отвезут в отделение и до утра определят в «обезьянник». А утром слегка прессанут, выбивая нужные показания. Выбьют и отпустят.

Ребята вернутся на свою малую родину и там быстро найдут нового хозяина. И будут его охранять, пока и того не грохнет какой-нибудь Пархом. И тогда их снова посадят в «обезьянник» и они снова будут давать нужные следствию показания. А что делать? Каждый, считал Мотовило, в жизни должен съесть определённую порцию дерьма, нажраться его до отрыжки, до состояния полной сытости. Иначе нельзя, иначе сказка, а не реальная жизнь.